мы уже переболели детскими болезнями. [63] Время должно было помочь нам развить 

созданные системы защиты в соответствии с техникой и тактикой, применяемыми для 

нанесения авиаударов. 
В последнем квартале 1939 года Йесконнек впервые рассказал мне о своем плане 
реорганизации системы противовоздушной обороны в Германии. Он считал 
необходимым 
слить все зенитные части и службы ПВО в единую организацию. Мы подробнейшим 
образом проанализировали все достоинства и недостатки этого замысла и пришли к 
выводу, что новая организация была не только идеальным, но и единственно 
возможным 
решением проблемы, способным обеспечить максимальную защиту при минимуме 
средств. Реализацией наших идей занялся генерал Стумпф и эксперт в области 
зенитной 
артиллерии Визе. Геринг помогал своими директивами. Хотя он и был 
непревзойденным 
мастером по части перекладывания своей работы на подчиненных, время от времени, 

предаваясь размышлениям в часы своего весьма продолжительного досуга, он 
выдавал 
весьма плодотворные идеи, касающиеся развития люфтваффе. К примеру, именно 
Герингу принадлежала идея создания крупных соединений зенитной артиллерии - 
дивизий и корпусов. Она полностью себя оправдала. Однако, входя в состав 
сухопутных 
войск, зенитные части, тем не менее, оставались в подчинении ВВС и, 
соответственно, 
главнокомандующего люфтваффе. Это была неудачная схема, которая могла бы 
поставить 
под угрозу единство командования. Угроза эта могла быть снята лишь при условии, 
что 
военно-воздушные силы добровольно согласились бы играть вторую скрипку. 
12 января 1940 года как глава берлинского командования ВВС я, как обычно, от 
себя и 
своих подчиненных поздравил рейхсмаршала с днем рождения. Затем состоялся обед, 
на 
котором присутствовали все высокопоставленные деятели рейха. Я был рад этой 
возможности прояснить для себя целый ряд вопросов, относившихся к сфере моей 
деятельности. За день до этого пошли слухи о том, что между Герингом и Гитлером 

произошла шумная ссора, хотя никто не знал, какова была ее причина. [64] Когда 
время 
моей встречи с Герингом было перенесено на час вперед, я предположил, что это 
каким-
то образом связано с упомянутой неприятной историей. Я не ошибся. Никогда - ни 
прежде, ни впоследствии - я не видел Геринга в состоянии столь глубокой хандры, 
а при 
его темпераменте это говорило о многом. Впрочем, у него были основания для того,
 
чтобы чувствовать себя подавленным. Выяснилось, что один из наших летчиков 
совершил 
вынужденную посадку в Бельгии, причем помимо него в самолете находился пассажир,
 у 
которого был черновик нашего плана кампании. Того, что одним из участников 
этого 
происшествия оказался летчик, было вполне достаточно, чтобы расстроить человека 
даже 
с более крепкой нервной системой, чем у Геринга. Степень нанесенного ущерба, 
однако, 
невозможно было оценить, поскольку полная информация об этом инциденте была 
недоступна. Мы не знали, какие именно части плана не были сожжены пилотом и 
таким 
образом оказались в руках бельгийского Генерального штаба и, следовательно, в 
руках 
французов и британцев. 
Когда вскоре после меня прибыл маршал авиации Веннингер, некогда работавший на 
должности военного атташе в Лондоне, а в то время представлявший наши интересы 
в 
странах Бенилюкса, оказалось, что он также не в состоянии дать нам 
удовлетворительные 
объяснения по поводу этой истории. Никто не сомневался, что двум несчастным 
грозил 
приговор военного суда. Однако в данном случае, как это вообще нередко 
случалось в 
ходе первых кампаний, нам повезло. Коротко говоря, противник не оценил в 
должной 
мере важность попавших к нему документов, а мы со своей стороны вскоре изменили 

общий план наших действий. 
Первым делом мне пришлось выслушать поток брани в адрес командного состава