предпочитал иметь дело с ситуациями по мере их возникновения, выделяя из 
запутанного клубка событий проблему каждого дня, обдумывая, прослеживая ее 
связь с более крупными проблемами, но не пытаясь рассматривать их во всеобщей 
связи. Он не стремился прослыть великим стратегом. Говоря как-то репортерам, 
что страна еще не совершила того, что требуется, не без удовольствия 
процитировал приводимые Сандбургом замечания Линкольна, обращенные в 1862 году 
к его посетителям. Люди, говорил Линкольн, «не прониклись решимостью сражаться 
в этой войне до конца, потому что вбили себе в голову, что мы собираемся 
покончить с войной при помощи некой стратегии! Стратегия — всего лишь слово...».

 Если Рузвельт и не следовал стратегии, он отнюдь не пренебрегал приоритетами, 
особенно «приоритетом Атлантики» относительно Тихоокеанского региона. Он считал,
 что его «осторожная» политика в отношении японцев, стремление держать их в 
неведении относительно намерений США по истечении двух лет отодвигает 
столкновение в Тихоокеанском регионе. Когда Икес настаивал на сокращении 
поставок нефти Японии, Рузвельт заметил: «Для контроля над ситуацией в 
Атлантике нам чрезвычайно важно сохранить мир в Тихоокеанском регионе. У меня 
просто нет достаточного количества кораблей, чтобы быть везде одинаково сильным.
 Каждый небольшой вооруженный инцидент в бассейне Тихого океана означает 
сокращение числа кораблей в Атлантике». Беда с его политикой приоритетов 
состояла в том, что ее легко опрокидывал простой поворот хода событий. В начале 
лета 1941 года стратегия «приоритет Атлантики» на грани срыва, и причина этого 
не Япония, но сам Корделл Халл.
 В середине июня длительные переговоры Халла с Номурой приближали, фраза за 
фразой, тщательно выверенную формулировку разрядки напряженности на Дальнем 
Востоке. Некоторые из наиболее спорных моментов, особенно урегулирование 
отношений Японии с Чунцином, оставались неясными, но Токио, казалось, проявлял 
готовность, по крайней мере, обсуждать вопрос о выводе своих войск из Китая. 
Нота Халла в конце июня не содержала никаких признаков отхода от принципов, 
которые государственный секретарь всегда проповедовал: мораль вильсоновского 
типа, международная справедливость, равноправие, свобода торговли, отсутствие 
экономической дискриминации, добрососедство.
 Все это, присущее Халлу, никого не удивляло. Но передачу Номуре 
морализаторской ноты Халл сопроводил устным замечанием язвительного свойства. 
После вежливого обращения к самому послу он заявил, что «некоторые весьма 
влиятельные японские лидеры явно привержены курсу, направленному на поддержку 
нацистской Германии и ее политики территориальных захватов». Поскольку японские 
лидеры заняли такую позицию и пытаются сплотить вокруг нее народ, продолжал 
Халл, какое может быть соглашение между нами?
 Этот вопрос Халл задавал в состоянии усталости, разочарования и отчасти недуга.
 После всех своих усилий поставить международные отношения на моральную основу 
он не пробудил у Токио ни малейшего желания идти на компромисс. Временами 
оценивая политику крайне упрощенно, он делил японских лидеров на две 
группировки: одну в составе приверженцев мира, другую — прогерманскую. Рузвельт,
 сам склонный к морализаторству, но умевший сочетать его с реалистичными и даже 
макиавеллистскими взглядами, согласился позволить Халлу читать проповеди как 
хорошим, так и плохим парням в Токио, пока президент занят Атлантикой.
 Нота Халла прибыла в Токио в крайне сложный период существования правительства 
Коноэ. Мацуока под давлением Гитлера и Риббентропа призывал коллег 
воспользоваться уникальным шансом покончить с русской угрозой на севере. Коноэ 
и большинство военных опасались стойких сибирских войск России и не доверяли 
Гитлеру. Почему не подождать, пока вермахт сломает хребет России, возражали они,
 а затем выступить и добить ее? «Мы не сможем воспользоваться плодами победы, — 
настаивал Мацуока, — не предприняв что-либо со своей стороны. Нам нужно либо 
пролить кровь, либо выступить с дипломатическим демаршем. Лучше пролить кровь...
» Сначала ударим на севере, убеждал он, затем обратимся к югу. Бездействие не 
даст ничего. Его скептические коллеги предпочитали действовать в обратном 
порядке. Решили, что следующим объектом экспансии станет Индокитай, богатый 
оловом и каучуком, стратегически важная страна по соседству с Китаем и удобный 
плацдарм для дальнейшего продвижения на юг. Второго июля совещание в 
императорском дворце утвердило этот план, санкционировав также подготовку к 
войне с Америкой и Англией, хотя и с надеждой, что она не случится.
 «...Японцы по-настоящему конфликтуют друг с другом, — писал Рузвельт Икесу 1 
июля, — и на прошлой неделе пытались решить, каким путем пойти — двинуться в 
сторону России или южных морей (накрепко связав себя таким образом с Германией) 
или отсиживаться в бездействии, оставаясь дружелюбными к нам. Никто не знает, 
каково будет решение...»
 Как раз в этот момент отчаявшийся Мацуока с надеждой ухватился за 
провокационные слова Халла. Получена возмутительная телеграмма, сообщил он 
коллегам. Номуре не следовало бы принимать эту ноту и пересылать ее в Токио. 
Америка стремится подорвать японское лидерство в Восточной Азии. Рузвельт — 
демагог, он готовит свою страну к войне.
 Казалось, у загнанного в угол Мацуоки появилась возможность укрепить свою 
шаткую позицию агрессивности на севере и юге. Но здесь произошли неординарные 
события. Импульсивный и говорливый министр иностранных дел истощил терпение 
Коноэ и его коллег. Его весенняя поездка теперь воспринималась как полное 
фиаско. Когда Мацуока резко отверг ноту Халла без направления одновременно в 
Вашингтон согласованных контрдоводов, Коноэ, разыгрывая тщательно 
отрепетированную роль, попросил членов кабинета министров подать в отставку. 
Затем премьер-министр вновь назначил министрами тех же самых лиц, кроме Мацуоки.