отпора врагу.
 «Товарищи, граждане, братья и сестры, бойцы нашей армии и флота! К вам 
обращаюсь я, друзья мои». Он говорил о немецком нападении, но не сказал всей 
правды о германском продвижении в глубь страны. «Серьезная угроза нависла над 
нашей страной». Сталин попытался далее оправдать подписание пакта с нацистами. 
«Враг жесток и неумолим. Он ставит целью захватить нашу землю, наше зерно и 
нефть. Он хочет восстановить власть помещиков, вернуть царизм и разрушить 
национальную культуру народов СССР... а также обратить их в рабов немецких 
князей и баронов». Писатель Илья Эренбург, слушая радио в редакции газеты 
«Красная звезда», говорил, что голос у Сталина никогда прежде не звучал так 
проникновенно, так задушевно. Диктатор предостерег паникеров, призвал войска и 
всех советских людей сражаться за каждую пядь советской земли, не оставлять 
врагу ни единого станка, ни железнодорожного рельса, ни центнера зерна и литра 
нефти.
 «Товарищи, наши силы неизмеримо велики... Необходимо мобилизовать весь народ 
на разгром врага. Вперед, к победе!»

 Глава 3
 ХОЛОДНАЯ ВОЙНА В АТЛАНТИКЕ

 Май и начало июня 1941 года — для Рузвельта самое трудное время в жизни. 
Президент тоже располагал обширной информацией о концентрации гитлеровских 
войск на востоке, но не поручился бы, что это не отвлекающий маневр перед 
нападением на Британские острова или еще какой-нибудь операцией. Острая нужда 
англичан в военном снаряжении, слезные просьбы националистического Китая о 
помощи, укрепление позиций Японии на материке, уязвимость Петена и Франко в 
Средиземноморье, требования изоляционистов в конгрессе, давление военной партии 
— все это и масса других проблем держали президента в большом напряжении. 
Неприветливый выдался ему май. По мере приближения весны к концу президент стал 
менее откровенен и доброжелателен с прессой, с подчиненными — менее терпим и 
терпелив.
 «...Ей-богу, мне хотелось бы разобраться, — писал президент сенатору от 
Северной Каролины Джошуа Бэйли относительно вопроса о конвоях, — что они там 
обсуждают на прениях в сенате. Зачем обсуждать конвои?» Это вопрос для 
экспертов, а не для таких «дилетантов, как вы и я». Через несколько дней он дал 
в письме гневную отповедь конгрессмену-изоляционисту: «Когда вы, ирландцы, 
перестанете ненавидеть Англию? Поймите, если Англия рухнет, Ирландия рухнет 
тоже...» Когда бывший конгрессмен Брюс Бартон пожаловался в письме на 
сомнительные цифры, приводимые в отчетах администрации, президент ответил: «...
трудно разъяснить технические проблемы конгрессу или обычным гражданам ввиду 
того, что та или иная фраза в развитии общей ситуации интерпретируется с 
позиций искаженных ценностей». Главный эксперт по разъяснению американцам 
сложных проблем, казалось, утратил подход к людям.
 Как обычно, президент стремился отслеживать колебания общественного мнения, а 
общественное мнение представлялось, как обычно, трудноуловимым и изменчивым. 
Американцы, казалось, зациклились на защите берегов своей страны, сомневались в 
способности Англии выжить без американской помощи и были убеждены, что 
сопровождение кораблями США грузовых судов с военным снаряжением для Англии 
ввергнет страну в войну. В середине мая Папа Уотсон принес предварительную 
сводку опроса общественного мнения Институтом Гэллапа. Согласно цифрам опроса, 
с которыми был ознакомлен его босс, около четверти опрошенных считали, что 
президент предпринимал недостаточные усилия для помощи Англии; почти четверть 
других полагали, что он зашел слишком далеко в этой помощи, и почти половина 
опрошенных дали оценку его деятельности как «в целом правильной». В последующие 
недели интервенционистскими настроениями действия президента опережались. 
Оказалось, что большинство поддерживают доставку военного снаряжения и 
материалов конвоями. Но какого рода конвоями, куда и при каком пороге риска? 
Как всегда, о конкретных и наиболее важных вопросах общественное мнение имело 
смутное представление.
 В обстановке озадачивающих событий начала 1941 года люди, казалось, ждали 
ясного сообщения, симптоматичного инцидента или, по крайней мере, четкого 
указания сверху. Такое указание мог дать только президент. В конце мая 
представители партии войны оказывали мощное давление на своего шефа, требуя от 
него выступить перед народом с откровенным заявлением и объявить чрезвычайное 
положение на неограниченный срок. Стимсон полагал, что президент ждет 
случайного выстрела с немецкого или американского корабля, чтобы перейти к 
решительным действиям, вместо того чтобы оценить «глубоко принципиальную» 
сторону вопроса. Икес убеждал президента в письме, что Гитлер никогда не 
создаст удобного прецедента, пока не будет готов к войне с Соединенными Штатами,
 а когда будет готов, нанесет удар первым вне зависимости от того, произойдет 
ли военный инцидент. Моргентау был по-прежнему воинственным, Халл — осторожным 
в поступках, если не в словах.
 Наконец, решившись произнести эпохальную речь, президент начал готовиться к 
ней странным образом. Он не стал просить Шервуда или Розенмана включить в нее 
объявление чрезвычайного положения и выразил крайнее удивление, когда обнаружил 
его в проекте речи. Помощники президента перерабатывали текст речи столь 
основательно, как будто это текст декларации об объявлении войны. Стимсон 
требовал включить в нее заявление о передислокации флота в Атлантику, Халл 
возражал. Некоторые предлагали подать в драматическом свете цифры потерь 
кораблей в Атлантике, Комитет начальников штабов возражал. Рузвельту поставили