при крайней нужде с большим числом политических соратников — людей, которые 
боролись на его стороне в 1940 году и через два года баллотировались на выборы 
в конгресс. На несколько недель он станет личным представителем президента. 
Неужто президент добивался лояльной оппозиции? Рассчитывал ли он на то, что 
великая старая партия будет трещать и трещать, пока не обратится в пыль?
 Да, демократическая партия трещала по швам. Ее национальный председатель 
Эдвард Дж. Флинн, привыкший к прямой и прямодушной борьбе у себя дома, в 
Бронксе, никогда не участвовал в выборах, подобных этим. Когда он лишь 
предположил возможность доброй драчки, сказав, что укомплектование палаты 
представителей республиканцами — катастрофа, президент сделал ему внушение. 
Национальному председателю полагается определять главные направления 
предвыборной кампании, но каковы они? Флинн не был в состоянии направлять 
деятельность партии даже в дополнительные выборы, поскольку проведением выборов 
в конгресс занимались комитеты по выборам демократической партии в сенат и 
палату представителей. Однако эти комитеты тесно связаны с руководством 
партийной фракции в конгрессе. В их ведении находились ограниченные финансовые 
средства, вопросы, которые не вызывали споров у демократов-конгрессменов. 
Фактически они не контролировали прохождение кандидатов от демократической 
партии в конгресс. Единственная сила, которая могла повлиять на подобные выборы 
извне, — Белый дом, единственный партийный лидер — Рузвельт, но он отложил 
партийную политику на будущее и подчеркивал, что главной проблемой остается 
победа в войне. Как в таких условиях вести выборную кампанию?
 Республиканцы возмущались отсрочкой политической борьбы со стороны партии, 
пользующейся властью, и это понятно. Они знали, что Рузвельт слишком привержен 
политике, чтобы подняться над партийными пристрастиями. И в самом деле, Белый 
дом — неподходящее место для уклонения от политики. Судьи, руководители 
почтового ведомства, федеральные прокуроры назначались оттуда, и вокруг этих 
призовых мест, как бы они ни были незначительны, велась яростная борьба, обычно 
негласная, но иногда выходившая наружу — тут и взаимные обвинения, и заголовки 
в газетах. Два назначения Рузвельта вызывали особую ярость: одно — Роберта Е. 
Ханнегана, руководителя филиала партии в Сент-Луисе, главой Комиссии по 
государственным сборам в казну; другое — «клеврета» босса Фрэнка Хейга из 
Джерси-Сити федеральным судьей Нью-Джерси. Даже Джордж Норрис, сенатор от штата 
Небраска, разошелся в мнениях со своим другом — хозяином Белого дома из-за 
последнего назначения. Он громогласно заявил в сенате, что встает вопрос о том, 
«распространится ли влияние одной из наиболее порочных и демагогических 
организаций, которая когда-либо существовала, за пределы Нью-Джерси и подпадет 
ли под него вся федеральная администрация. Казалось, на Рузвельта не 
подействовала эта вспышка гнева старого политика мирного времени. Когда 
конгрессмен Мэри Нортон назвала губернатора Нью-Джерси Чарлза Эдисона 
отъявленным лицемером за то, что он сопротивляется назначению судьей Хейга (к 
чьей помощи, как утверждала Нортон, прибегал во время своей выборной кампании), 
Рузвельт прислал ей краткую записку: „Дорогая Мэри, ты великая женщина!“.
 Не мог Рузвельт держаться в стороне от политики и в своем собственном штате и 
округе. Филиал демократической партии процветал в штате Нью-Йорк, когда им 
руководили Альфред Е. Смит, Рузвельт и Леман. Теперь здесь не было согласия. 
Джим Фарли, все еще имевший влияние среди руководителей окружных партийных 
организаций, поддерживал кандидатуру на пост губернатора генерального прокурора 
Джона Дж. Беннета, стойкого приверженца демократической партии. Сторонники 
«нового курса» в Вашингтоне понимали, что победа Беннета в 1942 году будет 
означать преобладающее влияние Фарли в делегации Нью-Йорка на национальном 
съезде демократической партии в 1944 году. Паломничество Фарли в Белый дом 
принесло лишь ворчливое обещание Рузвельта объявить, что он станет голосовать 
за Беннета, если того изберут соперником Дьюи в борьбе за губернаторское кресло,
 — «и ни слова больше». Позднее Рузвельт подбадривал в борьбе за губернаторское 
кресло помощника губернатора Нью-Йорка демократа Джеймса М. Мида на том 
основании, что не Беннет, а Мид способен добиться поддержки усиливавшейся 
американской лейбористской партии города Нью-Йорка и избирателей северной части 
штата. Через несколько дней, перед самым съездом, президент, однако, отступился 
от него, заявляя теперь руководству партии, что сторонники Мида и Беннета 
повели себя так скверно, что повредили престижу обоих претендентов. Он 
предлагал на этот раз третьего претендента на номинацию, которому готов оказать 
всестороннюю поддержку. Этот маневр не прошел; наконец, в последний момент 
Рузвельт передал через Лемана на съезд демократов штата письмо, из которого 
выяснилось, что, во-первых, он предпочитает Мида, во-вторых, компромиссного 
кандидата. В письме содержался намек, что президент готов поддержать и Беннета, 
если тот примет участие в выборах.
 Как и следовало ожидать, Фарли оказался на высоте и съезд одобрил кандидатом 
на выборах Беннета. Американская лейбористская партия, сама расколотая на 
респектабельных лидеров профсоюзов и воинственных левых радикалов, отказала 
Беннету в поддержке и выставила своего претендента. Республиканец Дьюи легко 
добился одобрения кандидатом и имел неплохие шансы в борьбе с раздробленной 
оппозицией.
 Рузвельта, казалось, меньше беспокоили эти неудачи, чем обвинения, что он 
уделяет слишком много времени политике. Когда нью-йоркская «Геральд трибюн» 
поместила карикатуру на эту тему, президент послал негодующее письмо мисс Огден 
Рейд, своему личному другу и супруге издателя газеты. Рузвельт писал, что за 
эти годы его кожа превратилась в шкуру носорога, но бывают моменты, которые 
вынуждают его объясняться с настоящими друзьями. На самом деле количество 
времени, утверждал президент, которое он оторвал отдел, связанных с войной, для