готовы ни победить в войне, ни принять тот мир, что за ней последует. 
Антрополог Маргарет Мид, попытавшаяся оценить граждан США так же объективно, 
как и обитателей островов Самоа и Бали, высказывала опасение, что американцы 
слишком пассивны или правительство, по крайней мере, обращается с ними так, 
будто они пассивны. Основная сила нации, писала она той же осенью, 
сосредоточена в американском  характере . Даже если характеристика ее туманна, 
выводы относились к самой сердцевине проблемы всеобщей мобилизации нации. 
Американцам как нации приходилось почитать своих лидеров почти так же, как 
самих себя, видеть в них часть самих себя. «Но если война начинает казаться 
битвой, в которой такие супермены, как Рузвельт, Макартур и Кайзер — отцы нации,
 сражаются и думают за нас, в то время как мы сами лишь сторонние наблюдатели, 
возникает опасность, что такая позиция выявит не силу, а слабость американского 
характера.
 «Чтобы выиграть войну, — продолжала Мид, — требуются активные усилия каждого 
индивида... Правительство должно мобилизовать народ не просто для выполнения 
приказов, но для участия в великой битве и повышения ответственности за нее. 
Прежде всего правительство должно говорить правду... Не просто желать побед, а 
воспитывать победный дух в себе самих».
 Маргарет Мид обратилась за примерами к истории: у пуритан практичность 
сочеталась с верой в божественную силу, — они усматривали в этом сочетании 
нравственный идеал. Оливер Кромвель, пуританин, вырос на почве англосаксонских 
традиций: «Веруйте в Бога, парни, и держите порох сухим!»
 По совпадению дерзкий 40-летний антрополог высказала то же что престарелый 
министр обороны Стимсон: война против нацизма должна вестись на моральной 
основе. Эта основа — именно то, что пытался передать людям Рузвельт в своих 
речах-проповедях. Разумеется, его личная популярность оставалась на высоком 
уровне; вопрос в том, помог ли он людям осознать связи между возвышенными, 
обязывающими символами, такими, как свобода и демократия, с практичными 
политическими и экономическими предпочтениями американцев, в свою очередь 
оказывающими влияние на эпохальные решения в ходе войны.
 Наиболее важное из этих практических предпочтений имело прямое отношение к 
выборам в конгресс осенью 1942 года.


ПОЛИТИКИ И НЕПОЛИТИКИ

 На пресс-конференции через несколько дней после Пёрл-Харбора президент 
всячески превозносил новую книгу под названием «Это ваша война» Маркиса 
Чайлдса; с удовольствием цитировал рекламный фрагмент на суперобложке: 
«Избалованная в прошлом Америка не имеет военного опыта». В чем нуждается 
страна, так это в действительном усердии каждого гражданина. «Это ваша война». 
Верно, подтвердил президент.
 Он задавал вопрос: возможна ли еще большая концентрация усилий со стороны 
различных политических группировок и газет для решения главной проблемы?
 — Да, вполне возможна. Я сказал бы, наступает время, когда большому числу 
людей — некоторые из них здесь, в этом помещении, — нужно забыть о политике. 
Сейчас как раз то самое время. Все равно мы читаем слишком много политических 
статей в газетах... Не все еще уразумели тот факт, что началась война. Политике 
нет места. То же верно и в отношении конгресса.
 Но относится ли это и к представителям администрации?
 В администрации это случается довольно редко, говорил Рузвельт.
 — Когда я замечаю подобного рода вещи, то стараюсь пресечь их в корне.
 Таким Рузвельт представал, играя свою любимую роль — главы государства, 
который действует в интересах всей нации и возвышается над корыстолюбивыми 
группами политиканов и партийными интересами. Со времени Пёрл-Харбора он не в 
первый раз пытался побудить политиков отложить партийную борьбу до лучших 
времен и, очевидно, не в последний. Когда демократы собирались по всей стране в 
банкетных залах отелей, чтобы выполнить партийный долг, не умирающий в условиях 
войны и мира, они столкнулись с тем, как президент разъяснял суть войны и 
осуждал «эгоистичных политиков», упоминая как минимум демократическую партию и 
партийных святых Томаса Джефферсона и Эндрю Джексона.
 С самого начала надпартийная позиция главнокомандующего сталкивалась с рядом 
трудностей. Неясно, что именно он имеет в виду. Настроен против политики в 
целом, или партийной политики, или просто против эгоистичных политиков? Когда 
президент публично призвал конгрессменов «поддержать администрацию», имел он в 
виду, что о них будут судить — не исключая чистки — лишь на основании того, 
поддерживают ли они текущую военную политику правительства, или даже на 
основании их прежнего отношения к внешней политике администрации до 
Пёрл-Харбора? Разумеется, президент не выступал против политики в целом в 
стране, которая гордилась своими демократическими институтами и процессами — 
включая регулярные свободные выборы, — в условиях войны против тоталитаризма. 
Что касается эгоистичной политики, то против нее выступали все. Но что она 
собой представляла? Выяснение того, что такое эгоистичная и неэгоистичная 
политика, составляло суть демократической борьбы.
 Вероятно, президент надеялся свести к минимуму традиционную партийную политику,
 потому что старательно избегал призывать Вильсона к созыву Демократического 
конгресса и отвергал как «совершенно глупое» утверждение «Нью рипаблик», что 
осенние выборы будут наиболее важными со времени Гражданской войны. Очевидно, 
что в условиях войны президент нуждался в том, чтобы две либеральные 
интернационалистские партии — президентских демократов и республиканцев —