новый режим, контролировавшийся японцами. Американское влияние осудили как 
гедонистическое, материалистское, разлагающее семью. Местный главнокомандующий 
японскими вооруженными силами убеждал филиппинцев: «Как леопард не может 
избавиться от своих пятен, так и вы не сможете отрицать тот факт, что вы 
восточные люди».
 Имперскими призывами к паназиатскому националистическому походу против белых 
не удавалось замаскировать слабости и противоречия. Экстремисты в Токио давали 
ясно понять, что при всем равенстве, которое установится в Азии для всех наций, 
Япония тем более станет «центром и лидером». В отношении населения завоеванных 
стран проявлялись беспардонность и жестокость. Стратегическая ставка Японии на 
освобождение в перспективе колониальных народов вступала в противоречие с 
ближайшими потребностями японских военных — контролировать и эксплуатировать 
местное население для непосредственных нужд войны. Тем не менее потенциал 
антибелого, паназиатского движения казался в начале 1942 года почти 
неисчерпаемым. Более того, японцы продемонстрировали свою способность влиять на 
мусульман Юго-Восточной Азии и, таким образом, на ислам в целом, сея антибелые 
настроения также на Ближнем Востоке.
 Будучи давним критиком колониальной политики белых в Азии, Рузвельт не 
пренебрегал угрозой войны Токио против белых. С установлением японского 
контроля над Филиппинами и другими странами президент способен был предпринять 
немногое. Но оставалось потенциальное поле битвы, где он мог оказать 
существенное влияние, — Индия. После падения в феврале Сингапура и захвата 
японцами Рангуна индийский субконтинент остался почти беззащитным перед 
японским нашествием.
 Надо было располагать рузвельтовской самоуверенностью, чтобы осмелиться в 
начале 1942 года окунуться в бурлящий индийский котел. Маячившая угроза 
вторжения с востока, казалось, взбудоражила на огнедышащем субконтиненте все 
прежние надежды, страхи и антагонизмы. Индийские националисты увидели в ней 
свой шанс сбросить британское владычество, но они были расколоты на ярых 
паназиатов, готовых вместе с японцами бороться против белых, и тех, кто 
опасался японского завоевания еще больше, чем ненавистного британского 
правления. Мусульмане боялись независимости в той форме, которая отдала бы их в 
подчинение индусам. Множество местных князей добивались от Англии помощи в 
защите своих традиционных привилегий. Сепаратисты и секты по всей стране 
требовали официального признания. В бесчисленных деревнях миллионы людей 
трудились ради своей ежедневной порции риса, смутно представляя себе решения, 
которые могли принять в далеком Лондоне, Токио и даже Дели.
 Хаосу противостояли гордые и сильные духом деятели: Джавахарлал Неру, 
сочетавший в себе черты западного интеллектуала и индийского патриота и 
настроенный на борьбу против колониализма и фашизма, лидер индийских 
националистов, а также их доверенное лицо; Мухаммед Али Джинна, осторожный 
руководитель Мусульманской лиги; Субхас Чандра Бозе, стремившийся сформировать 
индийскую национальную армию, чтобы помочь японцам выдворить англичан из Индии. 
Над всеми возвышалась угловатая, в набедренной повязке фигура Мохандаса Ганди — 
лидера партии «Индийский национальный конгресс», пацифиста, вегетарианца, 
наиболее влиятельного в Индии деятеля, благодаря способности привлекать 
внимание масс.
 Рузвельт поднял вопрос об Индии в беседе с Черчиллем в Вашингтоне после 
Пёрл-Харбора. Премьер-министр отреагировал на это столь эмоционально, что 
президент никогда больше, как позже уверял Черчилль, не обращался к нему с этим 
вопросом. В конце января Индия интересовала президента больше по военным, чем 
идеологическим причинам. Вместе с влиятельными сенаторами и представителями 
администрации он опасался, что индийцы не поддержат защитников Англии. Рузвельт 
попросил свое посольство в Лондоне снова прозондировать отношение Черчилля к 
проблеме мобилизации индийцев на борьбу со странами «Оси», но премьер-министр 
ни на йоту не изменил своих взглядов. Большую часть индийских войск, говорил он,
 составляют мусульмане. Рекруты на войну набирались главным образом в северных 
районах субконтинента, настроенных враждебно к руководству партии «Индийский 
национальный конгресс». Многочисленному населению центральной низменности 
недоставало энергии для войны с кем-либо. Черчилль считал, что не может идти на 
риск отчуждения от Англии мусульман и князей.
 Не поколебленный этими аргументами, президент затеял другую игру. «Осознаю всю 
неуместность того, чтобы выдвигать предложения по вопросу, в котором вы, 
добропорядочные люди, осведомлены, разумеется, гораздо больше меня», — писал 
президент Черчиллю и указывал в письме, что американский опыт в разработке 
статей конфедерации мог бы послужить полезным прецедентом. Он предложил 
детально разработанную идею переходного, на время войны, правления в Индии под 
руководством небольшой группы представителей различных каст, сфер деятельности, 
религий, регионов и князей, а также проект формирования власти на более 
длительную перспективу. «Возможно, сходство некоторых из этих методов со 
способами решения трудностей и проблем в Соединенных Штатах с 1783-го по 1789 
год породит благоприятные тенденции в самой Индии, и это, может быть, позволит 
людям в этой стране забыть прежнее ожесточение и стать более лояльными к 
Британской империи, а также даст почувствовать острее угрозу японской оккупации 
и преимущество мирной эволюции перед хаотичной революцией...
 Ради бога, не вовлекайте в это дело меня, хотя мне хотелось бы быть полезным. 
Строго говоря, это не мое дело, за исключением того, что оно часть и условие 
успеха той борьбы, которую ведем вы и я».
 Президент недаром осознавал всю неуместность своих предложений: Черчилль 
отверг их, как и его исторические аналогии. Рузвельт и Георг III, считал