г него царит атмосфера раболепия, 
нервозности и растерянности. Не исключаю, что у какого-нибудь постороннего 
человека, раз или два попавшего на доклад к Гитлеру, и могло возникнуть такое 
впечатление.
 В широком кругу ежедневного обсуждения обстановки речь шла о темах вполне 
определенных. Участники могли высказывать свои суждения лишь по данному 
комплексу вопросов. Специальные вопросы и проблемы фюрер уточнял в персональных 
беседах, к которым допускался лишь ограниченный круг лиц. Действительно, на 
совещаниях в начале войны некоторые из докладывавших чувствовали себя скованно 
и неуверенно – это были, по большей части, оппозиционно настроенные генералы 
возрастом постарше. Тогда я о распространявшейся активной оппозиции Гитлеру еще 
ничего не знал. Однако понятно, что люди, сидевшие на двух стульях сразу, 
когда-то и как-то испытывали неуверенность. А если фюрер затем задавал вопросы 
и переходил к подробностям, случалось и так, что докладчик ничего ответить не 
мог. Но страшнее всего, как мне потом рассказывали некоторые в товарищеском 
кругу, было обсуждать военные вопросы с таким не получившим генштабистской 
подготовки человеком, как Гитлер. Мне довелось один-единственный раз оказаться 
очевидцем, но я должен засвидетельствовать: вопросы фюрера были совершенно 
нормальными и не носили какога-то особенного подтекста. Они касались тех 
деталей, которые остались неосвещенными, но казались ему важными в общей 
взаимосвязи.




 Решение о наступлении на Западе


 После Польской кампании первым вопросом, который Гитлер, входя в командный 
вагон, задавал явившемуся для доклада Йодлю, было: «Что нового на Западе?». 
Йодль мог его успокоить: на Западном фронте без перемен. Мысли фюрера уже явно 
были заняты планами проведения вскоре операций на французской территории. 
Поэтому меня нисколько не поразило, когда Шмундт 8 сентября сообщил, что Гитлер 
намерен как можно быстрее начать войну против Франции. В последующие дни фюрер 
в самом узком кругу верных вновь и вновь говорил о возможностях вооруженной 
борьбы с нею. Он твердо решил предпринять наступление в октябре или ноябре 1939 
г. Гитлер не рассчитывал на то, что после Польской кампании Англия или Франция 
пойдут на попятный. Он был твердо уверен, что именно Англия возьмет в свои руки 
дальнейшее ведение войны. Поэтому фюрер и был полон решимости 
продемонстрировать англичанам новые успехи вермахта, дабы убедить их, что 
продолжение войны против Германии бессмысленно.
 Все мы находились под этим впечатлением, когда 26 сентября в 17 часов приехали 
в Берлин на Штеттинский вокзал. Прибытие Гитлера прошло почти незамеченным.
 На вторую половину следующего дня фюрер вызывал в Имперскую канцелярию Геринга,
 Редера, Браухича, Кейтеля, Йодля, Ешоннека и Боденшатца. Во встрече приняли 
участие и мы, военные адъютанты. Тема как можно более скорого начала похода на 
Францию в этом кругу уже не раз обговаривалась, к тому времени Гитлер уже знал 
об отрицательном отношении ОКХ к его планам. Неудивительно, что он произнес 
обстоятельную речь и высказал свои мысли насчет предстоящих военных действий на 
Западе. Выигранная нами Польская кампания изменила положение Германии в мире. 
Значительное число нейтральных стран дрожит перед нами. Крупные государства 
видят в нас огромную опасность. Поход против Польши усилил их страх и уважение 
к нам. Никакой любви к Германии во всем мире нет. Англия попытается и дальше 
действовать по-вражески. Поэтому мы должны рассчитывать на продолжение войны. 
Время работает против нас. Через полгода положение англичан и французов будет 
лучше, чем сегодня. Англия выставит много дивизий, пусть и не пригодных для 
наступления, но годящихся для обороны.
 Танковые войска и люфтваффе, говорил Гитлер, вот что было ключом к нашему 
успеху в Польше. Сегодня у Запада тут дело обстоит плохо. Через полгода, 
вероятно, все будет по-другому. Имей они оружие, они смогли бы помочь Польше. 
Откладывать наше наступление во Франции – неправильно. Если нас вынудят к 
позиционной войне, успех может быть достигнут только применением люфтваффе и 
подводных лодок.
 Наши минимальные потери в Польше можно быстро восполнить. Необходимо бросить 
на Западный фронт максимальное число наших соединений. Качество их решающей 
роли не играет, а само наступление окажется не более трудным, чем в Польше. 
Главное – погода в первые три-четыре дня. Наступление следует начать между 20 и 
25 октября и нанести врагу уничтожающий удар. Цель войны – поставить Англию на 
колени.
 Таковы были слова Гитлера. Они выражали его твердое убеждение в том, что 
стремительное наступление на Западе окажется успешным.
 28 сентября 1939 г. Риббентроп снова отправился в Москву для подписания 
договора о германо-советской границе и дружбе{183}. Границей между обоими 
государствами отныне должен был стать Буг, Прибалтийские страны отходили России.
 Гитлер без долгих размышлений дал свое согласие на это, однако настоял на 
публикации совместного политического заявления имперского правительства и 
советского правительства. В нем говорилось, что «ликвидация настоящей войны 
между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой стороны, 
отвечала бы интересам всех народов». И завершалось оно словами: «Если, однако, 
эти усилия обоих Правительств останутся безрезультатными, то таким образом 
будет установлен факт, что Англия и Франция несут ответственность за 
продолжение войны…»{184}
 Это германо-