оступавшие в «Бергхоф» донесения нашего посольства в Варшаве и 
германских консульств в Польше выглядели не только пропагандистскими, но и 
носящими серьезный характер, становясь день ото дня все тревожнее. Гитлер также 
и в кругу своих приватных гостей много говорил о «невыносимых» условиях для 
немцев в Польше и о большом числе беженцев. Поток немцев, бегущих из Польши, но 
данным наших органов, уже превысил 70 тыс. человек. «Заграничная организация 
НСДАП», которая в Австрии и Судетской области действовала в качестве «agent 
provocateur», в Польше была запрещена. Поведение польских властей и населения 
было подобно террору против немцев, совершенно независимо от их политических 
взглядов и вероисповедания. Все это не могло не оказывать воздействия на 
Гитлера. Как и в июне, из последовательно антинемецкой позиции польских 
официальных органов он сделал вывод о готовности поляков вступить в борьбу. Мол,
 объяснить это можно только польским шовинизмом. Ведь Польша – изолирована. 
Теперь дело только за нашими быстрыми успехами в первые же дни наступления.
 Все это служило причиной многих тактических соображений, которые во всех 
подробностях занимали Гитлера в те дни. Особенное значение он придавал 
овладению неразрушенными мостами через Вислу, прежде всего в районе 
Грауденца{164}, а также внезапности действий в верхнесилезской промышленной 
области, чтобы не допустить возможных разрушений поляками. Он утвердил 
использование формирований СС и ударных групп, действующих в польской военной 
форме.
 Эти первые впечатления в «Бергхофе» позволили мне ясно понять: Гитлер больше 
уступать не желает. Но тут произошло еще одно чудо, начало которому было, как 
казалось, положено 19 августа. Германо-русское торговое соглашение было уже 
подписано. Однако переговоры снова и снова затягивались, ибо фюрер не хотел 
пойти навстречу советскому желанию насчет политических договоренностей. Только 
после визита Чиано и осознания в его результате того обстоятельства, что в 
нападении Гитлера на Польшу Англия усмотрит для себя casus belli{165}, 
Риббентропу удалось переубедить фюрера. Гитлер позволил Риббентропу убедить 
себя в том, что заключение с русскими пакта о ненападении – последний шанс в 
случае германо-польского конфликта не допустить вмешательства в это 
столкновение Англии. Вот тогда-то фюрер и предложил Сталину как можно скорее 
принять Риббентропа. Согласие Сталина принять Риббентропа 23 августа было 
получено в «Бергхофе» 21-го вечером. Гитлер знал, что уже довольно 
продолжительное время англо-французская военная миссия ведет в Москве 
переговоры с высшим командованием Красной Армии. В этот вечер он долго 
совещался со своим министром иностранных дел и дал ему последние указания для 
бесед со Сталиным. Риббентроп видел себя уже у цели своих многомесячных усилий 
стоящим у истоков новой мирной эры в Европе.
 Считая разрядку политической напряженности достигнутой, Гитлер 22 августа в 12 
часов дня выступил перед собравшимися в большом холле его резиденции генералами 
и адмиралами{166} (о чем ему доложил Геринг), чтобы проинформировать их о ходе 
событий на данный момент. По указанию фюрера на совещание были вызваны 
главнокомандующие трех составных частей вермахта со своими начальниками 
генеральных штабов и важнейших управлений, а также предусматривавшиеся на 
случай мобилизации командующие групп армий и армий (тоже с их начальниками 
штабов), соответствующие командующие люфтваффе и военно-морского флота. Явились 
они в штатском и прибыли по. разработанным нами точным планам различными путями 
и в разное время.
 Гитлер говорил почти два часа по написанному им самим краткому 
конспекту-памятке. Главная цель его речи состояла в том, чтобы заручиться 
доверием генералов к его решению напасть на Польшу. Он с большой 
убедительностью дал свою оценку положения с учетом всех политических, военных и 
экономических факторов отдельных европейских государств. Величайшее удивление 
вызвало его сообщение о том, что Риббентроп уже находится на пути в Москву с 
целью заключить со Сталиным пакт о ненападении; все были ошеломлены. После 
этого заявления объявили перерыв на обед. Союз с Россией был встречен высшими 
офицерами вермахта (все они знали Красную Армию по сотрудничеству с нею во 
времена рейхсвера) с пониманием и симпатией. Чувствовались своего рода разрядка 
и облегчение.
 Во второй половине дня Гитлер говорил о некоторых тактических и оперативных 
подробностях. Он потребовал от командного состава войск суровых действий и 
гибкой тактики, подчеркнув свою веру в германского солдата и быструю победу в 
Польше. Пусть весь мир возымеет уважение к боевой силе германского вермахта, 
ибо огромное столкновение позднее – неизбежно!
 Хотя я знал, что некоторые генералы настроены против Гитлера и его политики 
войны, а отдельные пункты в его оценке обстановки так и остались открытыми 
(например, насчет возможного влияния США на различные правительства в Европе), 
никаких вопросов или контраргументов не последовало. Несомненно, союз с Россией 
заткнул рот некоторым скептикам.
 Заключительное слово произнес Геринг. От имени всех собравшихся генералов и 
офицеров он поклялся фюреру в верности, повиновении и безоговорочном следовании 
за ним.
 После отъезда приглашенных Гитлер еще какое-то время беседовал с Герингом, а 
когда удалился и тот, – со Шмундтом, который вышел от него с озабоченным лицом. 
Причина у него имелась: сказанное ему фюрером о командовании сухопутных сил 
звучало угнетающе. Он не остановился и перед обвинениями по адресу 
генерал-полковника Секта{167}, который, будучи с марта 1920 г. до октября 1926 
г. фактическим командующим вооруженных сил, сформулировал понятие «стоящего вне 
политики рейхсвера». Вновь вернувшись к напряженным событиям предыдущего года, 
фюрер сказал, что Сект разрушил самосознание офицерского корпуса и увольнял из 
армии сильные личности. В действительности же генералы рейхсвера занимались 
политикой куда больше, чем своим исконным ремеслом. А Бек плыл тем же 
фарвате