достоинством перед американскими судьями и тюремщиками, как фельдмаршал Мильх. 
К нему относятся слова: «Мужская гордость перед королевским троном». Он до 
конца остался верен самому себе.
 Гибель Вефера в 1936 г. и лишение командной власти Мильха в 1937 г., 
несомненно, не могли остаться без последствий. Но при нашей встрече он не 
сказал об этом ни слова. Однако нетрудно было понять, что фактическое понижение 
в должности Герингом сильно задело его.
 Второй причиной холодного тона нашей беседы была моя новая должность. Хоссбах 
действовал на Мильха, как красная тряпка на быка, и из своей антипатии к тому 
он не делал никакой тайны. Мильх предупредил меня о враждебной настроенности 
Хоссбаха в отношении люфтваффе. Хоссбах, мол, генштабист сухопутных войск, 
решительнейшим образом выступающий против самостоятельности люфтваффе как вида 
вооруженных сил. По его мнению, с которым в генеральном штабе сухопутных войск 
весьма считаются, люфтваффе может быть действенным оружием только при ее полном 
подчинении командованию этих войск. «Поверьте мне, Белов, – саркастически 
бросил Мильх, – весь генеральный штаб сухопутных войск воображает, что наши 
самолеты смеют взлетать только после стартового сигнала господина фон 
Фрича{40}! Армия вообще до сих пор так и не заметила, что происходит в воздухе 
и что однажды упадет, как снег на голову, на германскую пехоту. Наши 
предложения по военной промышленности постоянно критикуются сухопутными 
войсками. Генеральный штаб все еще верит в наши „фоккеры“ времен 1916 г. А в 
общем, когда наши „Ю-52“ получат для следующей войны по несколько бомб себе под 
брюхо, вот тогда и можно начинать!»
 Мильх резким тоном предупредил меня: ни в коем случае не подпадать под влияние 
Хоссбаха, а отстаивать интересы люфтваффе. Это – требование не только Геринга, 
но и Гитлера: превратить люфтваффе в самостоятельную часть вооруженных сил. Он 
обязал меня немедленно докладывать ему о любых признаках тех соображений или 
мероприятий, которые могут помешать ее формированию. Я вышел от статс-секретаря,
 сознавая, что на высшем уровне руководства вооруженными силами проблемы и 
разногласия принципиального характера приняли значительный размах и приобрели 
серьезное значение. Но я еще не знал, играют ли здесь главную роль деловые или 
же личные причины.
 Непринужденно и приятно прошли мои встречи в министерстве авиации со Штумпфом 
и Удетом. Две противоположные по складу своего характера личности. Штумпф – 
солдат, а Удет – любезный человек и фанатичный летчик, которому выпала задача, 
до которой он не дорос.
 Так сказать, в собственном доме я встретился для знакомства с Ламмерсом{41} , 
Майсснером{42} и Лутце{43}. Ламмерс являлся тогда статс-секретарем и как 
начальник Имперской канцелярии был правой рукой Гитлера в решении всех вопросов 
имперского кабинета. Осенью 1937 г. он был назначен имперским министром, также, 
как и прежний статс-секретарь и начальник президентской канцелярии Майсснер.
 Оба они были типичными представителями прусских чиновников высшего сорта – 
интеллигентными и светскими людьми (а отнюдь не бюрократами), полностью, во 
всех деталях владевшими своим ремеслом и имевшими многолетний практический опыт,
 а потому способными управлять правительственным аппаратом в сфере своей 
компетенции. Ламмерс к тому же распоряжался особым представительским фондом 
Гитлера, выплачивавшим регулярные и разовые пособия и дотации чиновникам и 
офицерам. В компетенцию Майсснера входили щекотливые протокольные дела, вопросы 
представительства и награждения орденами. Майсснер накопил огромный опыт еще со 
времен Эберта{44} и Гинденбурга. Его изворотливость и юмор помогали ему 
преодолевать многие подводные камни. Гитлер его ценил. Когда однажды Майсснер 
докладывал ему, Гитлер, указывая на один документ, сказал: «Майсснер, эту 
бумагу мне дал Геббельс! Тут что-то говорится о вашей дружбе с евреями и о 
ваших отношениях с нашими политическими противниками. Если хотите, взгляните! А 
я эту бумажку читать не желаю!». Поскольку у нашей адъютантуры было немало 
общих дел с канцелярией Майсснера, он принял меня особенно сердечно.
 Встречи для знакомства с обоими высшими партийными функционерами, кабинеты 
которых находились в здании Имперской канцелярии, были краткими и деловитыми, 
хотя с этими двумя рейхсляйтерами{45} мне в дальнейшем приходилось встречаться 
чаще, чем с другими министрами. Бойлер являлся начальником Канцелярии фюрера 
НСДАП. Через эту инстанцию в Имперскую канцелярию поступали для принятия мер 
всякие направленные Гитлеру военнослужащими ходатайства и прошения о 
помиловании. Поэтому контакт с нею становился все более тесным, чему 
содействовали весьма симпатичные адъютанты Бойлера. Некоторые из них во время 
войны стали офицерами авиации и служили в люфтваффе. Лутце же, начальник штаба 
СА, в Берлин только наезжал, так как штаб его находился в Мюнхене. Для его 
берлинского бюро были отведены в Имперской канцелярии несколько помещений, что 
было очень полезно для нашего личного контакта по вопросам сотрудничества между 
армией и штурмовиками.
 Особенно важными для меня явились представления по службе трем 
главнокомандующим – Бломбергу, Фричу и д-ру honoris causa{46} Редеру{47}. 
Встречи с Фричем и Редером прошли сухо и носили строго деловой характер; так же 
они прошли и с их адъютантами. И Фрич, и Редер вместе с их окружением, включая 
и здания, в которых они жили, показались мне пережитками кайзеровских времен. 
Беседы с ними, впрочем, оказались малозначительны.
 Иначе обстояло дело с Бломбергом. Здесь чувствовалась живость в общении, более 
свободном и непринужденном по форме. Наличие в адъютантуре представителей трех 
составных частей вооруженных сил способствовало этому и внешне. Сам я стал 
относиться к Бломбергу по-иному. Благодаря дружбе с его сыном Акселем во 
времена нашей общей службы в истребительной эскадре «Рихтхофен» я знал военного