этой среды, в которой чувствовал себя своим среди своих. Ему были знакомы 
отдельные частные разногласия высшего генералитета (главным образом, сухопутных 
войск и авиации) с фюрером по некоторым кадровым и оперативно-тактическим 
вопросам, хотя по вопросам стратегическим и при осуществлении его преступных 
агрессивных, захватнических планов они в общем и целом действовали в полном 
согласии с ним.
 Будучи по природе своей наблюдательным, способным к анализу и самостоятельным 
суждениям, обладая цепкой памятью, фон Белов с педантичностью хорошо 
вышколенного генштабиста и немецкой основательностью, в почти дневниковой, 
зачастую лаконичной и лишенной эмоций форме, фиксировал все виденное, а также и 
слышанное им от своего высокого и притом весьма словоохотливого шефа. Более 
того, он имел возможность не только постоянно общаться, но и беседовать с 
фюрером в служебной или приватной обстановке, а порой даже возражать ему по 
специальным вопросам, касавшимся действий авиации или ее вооружения, в которых 
Гитлер, к слову, неплохо разбирался. Можно с полным основанием полагать, что 
бывший ефрейтор Первой мировой войны, награжденный офицерским орденом Железного 
креста I степени, обладал отнюдь не меньшими военными способностями и 
познаниями, да и соображал в военном деле ничуть не хуже семинариста-недоучки, 
столь же незаслуженно, как и он сам, претендовавшим на славу «величайшего 
полководца всех времен и народов».
 Автор дает далеко не однозначный, во многом противоречивый и непривычный для 
нашего читателя образ Гитлера, резко расходящийся с созданным сталинской 
пропагандой и сталинистской историографией примитивным стереотипом «бесноватого 
фюрера». Каким бы экспансивным и непредсказуемым «психом», допустим, ни был 
нацистский главарь, дебилом он никак не являлся, и отказать ему в уме никоим 
образом нельзя. Даже Молотов, самонадеянно считавший, что в августе 1939 г. они 
со Сталиным обвели Гитлера вокруг пальца, признал (правда, с «небольшим» 
запозданием – на несколько десятилетий): «Гитлер не был дураком, очень 
способный человек!..» (Цит. по сб. «Откровения и признания». М., 1996, с. 10). 
А Сталин, хорошо знавший толк в культе личности, представлявшем собою сочетание 
лживой, оглупляющей пропаганды мессианской роли «фюрера», или «вождя» (что в 
переводе одно и то же), с политическим террором, при подписании в Кремле в ночь 
на 23 августа 1939 г. германо-советского пакта – видимо, от избытка дружеских 
чувств или по холодному расчету – даже выпил за здоровье Гитлера, ибо, сказал 
он, «знает, как сильно любит немецкий народ своего фюрера!» (Там же, с. 64). 
Сообщить об этом тосте своему народу он все-таки поостерегся.
 В данной связи уместно привести разумную, взвешенную и вполне объективную 
оценку Гитлера как политического и военного противника, данную осенью 1971 г. Г.
 К. Жуковым. В беседе с Константином Симоновым выдающийся советский полководец 
сказал:
 «Вообще у нас есть неверная тенденция. Читал я тут недавно один роман. Гитлер 
изображен там в начале войны таким, каким он стал в конце. Как известно, в 
конце войны, когда все стало расползаться по швам, он действительно стал совсем 
другим, действительно стал ничтожеством. Но это был враг коварный, сильный… И 
если брать немцев, то конечно же они к нему не всегда одинаково и не всегда 
отрицательно относились. Наоборот. На первых порах восхищались им. Успех 
следовал за успехом. Авторитет у него был большой, и отношение к нему внутри. 
Германии, и в частности со стороны германского военного командования, было 
разное на разных этапах. А когда мы его изображаем с самого начала чуть ли не 
идиотиком, – это уменьшает наши собственные заслуги. Дескать, кого разбили? 
Такого дурака! А между тем нам пришлось иметь дело с тяжелым, опасным, страшным 
врагом. Так это и надо изображать…». (Цит. по: Константин Симонов. Сегодня и 
давно. М., 1980, с. 239. Выделено нами. – Г. Р.).
 Примерно такую же эволюцию отношения к Гитлеру, как со стороны германского 
военного командования, претерпело и отношение к нему (а также к развязанной им 
войне, которая стала угрожать теперь существованию самого рейха) и со стороны 
фон Белова, хотя он и продолжал (не без некоторого душевного трепета) 
восхищаться фанатической «несгибаемостью» фюрера. Сам же Гитлер, по утверждению 
автора, уже летом 1944 г., после сокрушительного разгрома группы армий «Центр» 
в Белоруссии, перестал верить в победу: у него произошла «ужасающая потеря 
чувства реальности», он маниакально продолжал безнадежно проигранную войну, а 
облик его приобрел «мрачные черты».
 Что же касается фон Белова, то он на рубеже 1943-1944 гг., по его словам, 
«больше не верил в победу, но еще не верил в поражение», будучи убежден, что 
«Гитлеру все же удастся найти политическое и военное решение». Но еще гораздо 
раньше, сразу после нападения на Польшу и начала Второй мировой войны, как 
откровенно пишет он, у него «в мозгу засел некий страх, в котором я как офицер 
сам себе не хотел сознаться. Ведь 2 августа 1934 г., после смерти фельдмаршала 
Гинденбурга, я принял присягу на верность Адольфу Гитлеру и чувствовал себя 
связанным ею». С осени же 1944 г., признается фон Белов, «единственный выход я 
видел только в смерти Гитлера».
 Но осознание необходимости избавиться от Гитлера не привело верного своей 
ложно понимаемой присяге полковниках активному действию против губителя 
Германии. А ведь имея прямой доступ к фюреру, он вполне мог ценою своей жизни 
убрать фюрера выстрелом в упор. Трусость? Нерешительность? Нет, оправдывается 
он:
 «Меня спрашивали, нет ли какого-либо способа отстранить Гитлера от власти, 
иначе говоря, – убить. Я категорически отрицал. Вот уже шесть лет я служил 
адъютантом фюрера и замечал, что его доверие ко мне постоянно росло. Я был 
полон решимости выполнять свою задачу, что бы ни произошло. Пусть поворота