– Герр оберштурмбанфюрер, в вашей тюрьме содержится мой отец. Без всяких 
оснований. Я требую его немедленного освобождения.

Дружелюбную улыбку на его полном лице сменило выражение беспокойства. Он бросил 
взгляд на мою визитную карточку, снова прочёл моё имя и затем произнёс 
запинаясь:

– Мне не сообщали об аресте отца отличившегося моряка. К сожалению, лейтенант, 
должно быть, произошла ошибка. Я немедленно разберусь в этом деле.

Он что-то написал на листе бумаги и нажал кнопку вызова. Из другой двери вошёл 
ещё один секретарь и взял у шефа листок.

– Понимаете, лейтенант, меня не информируют по каждому конкретному случаю 
ареста. Но полагаю, вы пришли к нам только по делу своего отца?

– Разумеется. И я считаю причину его ареста…

Прежде чем я мог совершить большой промах, высказавшись резко, снова вошла 
секретарша и вручила фон Молитору другой лист бумаги.

Некоторое время он внимательно изучал его, затем сказал примирительным тоном:

– Лейтенант, теперь я в курсе дела. Вечером отец будет с вами. Уверен, что три 
месяца в заключении послужат ему уроком. Сожалею, что всё так произошло. Но ваш 
отец не должен винить никого, кроме себя самого. Рад, что смог оказать вам 
услугу. Надеюсь, что ваш отпуск ничто больше не омрачит. Прощайте. Хайль 
Гитлер!

Быстро поднявшись, я коротко поблагодарил его. Конечно, никакой услуги шеф СС 
мне не оказывал, вряд ли он смог бы проигнорировать моё требование освободить 
отца. Я попрощался с фон Молитором традиционным военным приветствием и, когда 
вышел на улицу, вспомнил об искусительнице отца, тоже попавшей в заключение. Я 
сожалел, что не мог ей помочь. Только после войны, я узнал, что ей как-то 
удалось выжить.

Затем я пошёл в офис отца, чтобы увидеть сестрёнку Труди впервые после свадьбы. 
Когда я сообщил ей, что отец будет к ужину дома, Труди расплакалась. Сквозь 
слёзы она сказала:

– Мы просили освободить отца, но в гестапо отказывались даже выслушать нашу 
просьбу. Не представляешь, как я рада твоему возвращению домой. Мать в отчаянии 
из-за брачных планов отца. Обстановка невыносима. Пока он сидел в тюрьме 
Хаммельгассе, мне пришлось вести его дела самой.

Я похвалил Труди и сказал, что горжусь ею. Затем я предложил закрыть офис до 
следующего дня. В этот день мы организуем семейный праздник. Сестра отдала 
соответствующие распоряжения женщине-менеджеру, и вскоре мы вместе вернулись 
домой.

Мать очень беспокоилась и нервничала, но была готова простить отца, если он её 
не Просит. Последний вариант стал менее вероятным после того, как отец потерял 
возможность видеться с объектом своих вожделений.

Приближалось время ужина, когда поворотом ключа была отперта входная дверь, и 
отец, не ведая о моём присутствии, вошёл в вестибюль. Как только он увидел меня,
 то сразу же понял, кто способствовал его освобождению из тюрьмы. Молча мы 
обменялись рукопожатиями. Лицо отца обросло недельной щетиной. В гестапо ему 
даже не дали побриться.

Ужин проходил в натянутой атмосфере. Нам было трудно найти общую тему разговора.
 Я вкратце рассказал о положении на фронте в Атлантике, утаив правду. 
Колоссальные трудности наших армий на русском фронте и полное поражение Роммеля 
в Северной Африке, кажется, беспокоили отца больше, чем неприятности с гестапо. 
Он рассказывал мне об участившихся воздушных налётах на Франкфурт и перемещении 
своих деловых учреждений за город. Мы обсудили много тем, кроме одной. Отец так 
и не упомянул о своём романе и не поднимал вопроса о возможности развода с 
матерью. С моей точки зрения, самым важным было то, что он вернулся домой. Что 
же касается сохранения брака, то эту проблему отец и мать должны были решить 
между собой сами.

Через сутки я прибыл в Берлин. Выйдя из вокзала, остановился поражённый 
масштабами разрушений. Повсюду валялись битое стекло, куски штукатурки, рваный 
камень и кирпич. Впервые меня не встречала на вокзале Марианна.

С намерением зайти к Марианне в офис я сел в трамвай, шедший к центру столицы. 
Поездка удручала. Массированные бомбардировки почти сровняли с землёй 
значительную часть города, оставив строительный мусор, пыль и миллионы 
человеческих трагедий. Я чувствовал себя так, будто подо мной проваливается 
почва, будто я беженец, сошедший с очередного поезда. В конце концов я добрался