обязательным для зачисления в Генеральный штаб. Такой подход имел свои 
преимущества и недостатки, и во время войны в него приходилось вносить 
изменения по причине нехватки офицерского состава. Более длительный период 
практической подготовки перед тем, как молодого человека производили в офицеры, 
однако, шел ему на пользу, и во времена рейхсвера этот период был вполне 
резонно существенно увеличен.

Трагические события в Австрии в июле 1914 года придали последним дням 
пребывания моего полка на артиллерийском полигоне в Графенвюре особую окраску. 
Все выглядело так, словно военные действия уже начались. Объявление о том, что 
«угроза войны нарастает», и последовавший за ним приказ о всеобщей мобилизации 
застали наши батареи в западных фортах Меца. В те дни и в период первого этапа 
мобилизационных мероприятий оснащение и передислокация боевых частей и 
подразделений, расквартированных в Меце, происходили без малейших задержек. Это 
могло служить доказательством того, что подготовительная штабная работа была 
проделана безукоризненно.

Я вместе со своим полком оставался в Лотарингии до конца 1914 года. Буквально 
перед самым Новым годом меня перевели на должность адъютанта командира 1-го 
баварского полка пехотной артиллерии, входившего в состав 6-й армии. В 1916 
году я получил назначение на должность адъютанта командира 3-го баварского 
артполка, к штабу которого был прикомандирован до конца 1917 года.

После этого я был направлен в Генеральный штаб и служил на Восточном фронте в 
качестве офицера Генштаба в составе 1-й баварской дивизии сухопутных войск. В 
качестве ее представителя я проводил переговоры о временном прекращении огня на 
Дунае. Моим партнером по переговорам был русский офицер Генштаба, которого 
сопровождал в качестве переводчика генерал медицинской службы. Меня поразили 
две вещи: во-первых, невероятный интерес противоположной стороны к вопросам 
тактики позиционной войны и, во-вторых, поведение представителей так называемых 
солдатских советов, выделенных для охраны участников переговоров. Эти 
представители показались мне неотесанными, необразованными мужланами, но при 
этом вмешивались в наш разговор и держались так спесиво, словно это они 
командовали офицерами, а не наоборот. Помнится, тогда я подумал, что подобное 
никогда не могло бы произойти в германской армии. Однако через какой-нибудь год 
я понял, что ошибался. Действия отдельных подразделений в Кельне в 1918 году 
очень напоминали поведение русских революционеров. Но оставим эти неприятные 
воспоминания! Остается лишь порадоваться, что подобные сцены не разыгрывались в 
наших войсках в 1945 году.

В 1918 году, когда я с командованием 6-й армии находился в Лилле в качестве 
офицера Генштаба при 2-м и 3-м баварских армейских корпусах, мне часто 
доводилось лично контактировать с главнокомандующим, кронпринцем Баварии 
Руппрехтом. Нас, штабных офицеров, по очереди приглашали за его стол, где 
кронпринц неизменно был главным действующим лицом любой беседы. О чем бы ни шла 
речь – о политике, искусстве, географии, истории или государственном устройстве,
 – он неизменно демонстрировал прекрасное знакомство с предметом разговора. 
Трудно было сказать, был ли он столь же глубоко информирован в военных вопросах,
 поскольку все тщательно избегали любой возможности обсуждения данной темы. Во 
время Второй мировой войны среди «знающих людей» нередко высказывалось мнение, 
что мы вступили в нее с «лучшими мозгами», нежели в Первую. Хотя в подобных 
высказываниях присутствует немалая доля преувеличения, можно сказать, что в 
годы Второй мировой войны все серьезные, значимые должности занимали хорошо 
подготовленные, компетентные военные специалисты, прошедшие прекрасную 
подготовку в виде службы в качестве офицеров Генерального штаба в период с 
1914-го по 1918 год. Они поддерживали более тесный контакт с войсками и были 
моложе, чем командиры времен Первой мировой войны. Надо отметить и то, что 
среди последних было немало людей королевской крови, а они, при всем моем 
уважении к их способностям и человеческим качествам, были далеко не гениями. 
Сложнее провести сравнение между офицерами Генштаба. В численном отношении 
императорский корпус офицеров Генерального штаба имел преимущество; кроме того, 
подготовка входящих в него военных была более унифицированной. Однако офицеры 
Генерального штаба образца 1939 года были ближе к тем, кто непосредственно 
находился на боевых позициях с оружием в руках, а это настолько серьезное 
преимущество, что его невозможно переоценить; они полностью подчинялись боевому 
командиру, что исключало возможность путаницы и дублирования приказов, которые 
имели место в годы Первой мировой войны. Вся полнота ответственности, таким 
образом, ложилась на командира. Он отвечал за свои действия перед своей 
совестью и – как показало время – перед Гитлером и Нюрнбергским трибуналом. Это,
 однако, не мешало теснейшему сотрудничеству между командиром и его начальником 
штаба, а также высокой степени независимости начальника Генерального штаба.

В 1918 году я хотел уволиться из армии, но мой командир, умевший мыслить 
по-государственному, убедил меня остаться, чтобы провести демобилизацию 3-го 
баварского армейского корпуса в районе Нюрнберга. Эта демобилизация проводилась 
под руководством политического комиссара, молодого адвоката, являвшегося членом 
социал-демократической партии. Для меня это было очень трудное время – мне 
приходилось тяжелее, чем в полевых условиях. Кроме проведения мобилизации, 
нужно было сформировать новые войска безопасности и так называемые 
добровольческие корпуса, а также распределить между ними зоны ответственности