очень медленно, теряя устойчивость под тяжестью набухшей одежды, весь в ушибах, 
промерзший до мозга костей, я приближаюсь к этому предмету, моей последней 
надежде, так как чувствую, что без опоры я никогда не доберусь до берега. 
Последние метры преодолеваю минут за десять. Я совсем выбился из сил. Судороги 
железными обручами стягивают ноги и спину, когда я хватаюсь, наконец, 
негнущимися пальцами за толстый деревянный брус, к которому прибиты две 
небольшие дощечки. Дыхание и жизнь возвращаются ко мне. Я говорю себе, что если 
смогу удержаться верхом на этом брусе, то сегодня в полку меня опять не 
"поделят". Я закрываю глаза. Я так устал, так устал... 

Когда я поднимаю веки, то вижу вокруг себя всюду всплески от пуль, как будто 
сыплется град. Меня обстреливают с берега. Я устраиваюсь за брусом, стараясь 
укрыться от глаз любителей стрельбы по неподвижным целям. И, действительно, 
огонь постепенно стихает. Видно, подумали, что я утонул, что я мертв. А впрочем,
 не мертв ли я уже наполовину? Я весь посинел. Я кричу от боли, ясно ощущая, 
как леденящие кровь кинжалы смертельного холода вонзаются в мое тело. Меня 
охватывает ужас: лучше умереть от пули, чем околеть от холода в воде. Я 
вскарабкиваюсь на брус. Солнце зашло. Небо из белого превратилось в 
серо-стальное. Над заливом продолжаются воздушные бои. Группа бомбардировщиков 
Пе-2 в сомкнутом строю бомбит оконечность полуострова. Это единственное, что 
доставляет мне удовлетворение. Я с наслаждением смотрю, как гроздья черных 
точек падают градом на землю, где тотчас же вздымаются огромные столбы пламени, 
играющие всеми цветами, от красно-желтого до фиолетового. Но вот наступает 
очередь штурмовиков грозных русских самолетов, несущих смерть и разрушение. Они 
проходят не более чем в 50 метрах надо-, мной. Их пушки поливают огнем суда, 
лодки и плоты, которые пытаются отчалить от берега, где бушуют пожары. 
Разрозненная, беспомощная, ревущая масса людей гибнет в центре гигантских 
водоворотов, образуемых взрывами бомб и снарядов, и только кровавые пятна 
остаются на поверхности воды. 

Который час? Я потерял всякое представление о времени и пространстве. Ничтожное 
жалкое существо, почти без жизни и без мысли, какая же сила заставляет тебя 
цепляться за этот кусок дерева, какая воля заставляет тебя верить в чудо, тогда 
как логика и разум сказали бы, что все кончено? Я впадаю в забытье, прихожу в 
себя, что-то бормочу и опять впадаю в забытье. Ночь. Холодный туман встал над 
Балтикой. Но война ни на минуту не затихает. Беспрерывно рвутся снаряды, и я 
слышу, как они проносятся в небе и страшно свистят, как будто где-то надрывно 
дышат мехи адской кузницы. Порой море потрясают взрывы, которые разбивают волны,
 превращая их в бушующую зыбь. Пламя взрывов раскалывает ночную тьму. Я уже не 
знаю, мертв я или жив, и не чувствую, что являюсь очевидцем одной из самых 
ожесточенных кровопролитных битв между русскими и немцами. 

Внезапно в тумане появляется темное пятно, постепенно принимающее очертание 
человека, вцепившегося, как и я, в какую-то доску. Он так же жалок и несчастен, 
как и я. Кто он? Русский или немец? Летчик? Пехотинец? Артиллерист? Он так же, 
как и я, не может больше говорить. Он, как и я, больше не способен сделать ни 
одного движения. И, тем не менее, его присутствие приносит мне облегчение. Оно 
придает мне уверенность, ободряет меня. И, когда туман поглотил этот неясный 
силуэт незнакомца, я снова почувствовал себя обреченным. Как в бреду, я вижу 
своих близких: моего отца и мою семью, моих друзей и товарищей по эскадрилье. 
Образы моей далекой родины, смутные и расплывчатые, 'неотступно преследуют меня.
 Я почти теряю сознание и только чудом не падаю со своего насеста. Когда я 
прихожу в себя, то вижу, как немецкий танк, погрузившись наполовину в .воду, 
отплевывается из всех своих пушек и как "катюши" вступают в эту дантовскую 
симфонию. Легкое течение приблизило меня к берегу, так что теперь я легко 
определяю свое положение относительно продвижения русских и отхода немцев. Я 
нахожусь точно на оси нейтральной зоны. При помощи куска дерева, выловленного в 
воде, которым я пользуюсь как веслом, мне удается несколько ускорить мое 
продвижение. 

Иногда навязчивое острое желание переполняет мою грудь, которая словно 
разрывается от кровоточащих ран. Я думаю: "С меня хватит... Я ничего больше не 
хочу... Стоит лишь чуть-чуть ослабить руки, и я просто, без страданий крепко 
засну..." Но с этой мыслью борется другая, такая же жгучая и неотступная, 
возвращающаяся с регулярностью маятника: "Ну, нет... Ты еще выкарабкаешься... 
Самое страшное уже позади..." 

В то время как во мне борются силы смерти и жизни, вокруг меня схватка между 
ними же продолжается с еще большим ожесточением. Со своего пристанища я 
наблюдаю, как гибнет мир - этот жестокий, обагренный кровью мир, который я 
начинаю по-настоящему ненавидеть. 

Вскоре для меня начинается новое испытание. В одну ив коротких минут затишья я 
отчетливо различаю характерный шум работы дизеля. Он доносится с моря, прямо за 
моей спиной. Это, конечно, быстроходный морской немецкий катер из Пиллау, 
который, воспользовавшись туманом и темнотой, совершает свой последний 
отчаянный рейд перед тем, как удрать в Данию. Теперь шум мотора слышен 
настолько близко, что мне чудится, будто катер вот-вот наткнется на брус. Я 
вытягиваю шею, впиваюсь глазами в темноту и туман, но ничего не вижу. 
Неожиданно всего в нескольких метрах от меня раздаются выстрелы, и трассирующие