основном значения не имеет; наши священники оказывают главное влияние на 
религиозные взгляды. Но когда армия находится среди своего народа — дело совсем 
другое. Она уважает и понимает людей, в окружении которых находится, эти люди 
постоянно вливают свои взгляды и мысли в восприимчивый ум солдат — в каждом 
доме, клубе, церкви, часовне, ресторане и так далее. Некоторые из этих мыслей 
враждебны сражениям и боевому духу. Священники уже не оказывают главного 
влияния на религиозные взгляды; они становятся лишь одним из элементов влияния 
— и не самым сильным. За морем я призывал священников помочь мне в моей задаче; 
и они превосходно отвечали на мой призыв. В 8-й армии воодушевление имело свои 
корни в моих обращениях к солдатам перед Аламейном: «Господь могучий в битве 
ниспошлет нам победу». Но сейчас мое преданное братство священников 
сталкивается с другой проблемой; требуется нечто большее — и совершенно 
непосильное им одним. Воодушевление армии требует воодушевления нации — всего 
населения, в чьих домах живут солдаты, которое представляет собой их отцов, 
матерей, братьев, сестер, друзей и так далее. Мы должны призвать нам на помощь 
весь народ, как партнера в сражении; только воодушевленная нация может дать в 
этих условиях воодушевленную армию. Совершенно необходимо понять: «прилив в 
делах, с которым мы достигаем успеха», настанет не в день перемирия или победы. 
Он настанет, когда наши люди пойдут сражаться за это великое дело. Прилив 
начнется тогда или никогда. Сейчас такое время, когда в народе должны 
появляться все благородные мысли, все высокие идеалы, все великие цели, которые 
находились под спудом в течение этих безрадостных лет. И тогда с подъемом 
жизненных сил нации люди ощутят себя орудием возрожденной [246] народной мощи. 
Особым торжеством наших усилий будет рост лучших качеств всего народа, 
подобающих молитве: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его». Все это 
необходимо. От наших солдат требуется особая доблесть. Земля обетованная теперь 
не так уж далека; если понадобится, мы пойдем на любой риск, отдадим свою жизнь,
 чтобы ею могли наслаждаться другие. Из нации, посвятившей себя благородной 
цели, такие люди появятся в изобилии. И «Господь могучий в битве» будет с 
нашими армиями, и Его особое провидение будет помогать нам в битве. Суть 
прилива, который должен нахлынуть, совершенно ясна: это не личная причуда и не 
теория одного человека; это прилив, который нес нацию на протяжении всей ее 
истории. Он есть в обряде коронации наших короля и королевы. Национальная 
церковь вручила нашему королю Меч государства с алтаря Вестминстерского 
аббатства: «Этим мечом твори правосудие, пресекай рост зла». Теперь перед нами 
стоит задача использовать этот священный меч Его Величества в пробужденном духе 
нынешнего дня. Нет опасений, что этот исполненный решимости дух ослабеет, 
дрогнет или исчезнет в день победы. Все должны оказывать помощь, и национальная 
церковь должна вести их за собой. ЗАДАЧА АРМИИ Я уже почти закончил. Армия 
готовится исполнить свой долг, полностью сыграть свою роль в предстоящих 
событиях этого года. Каждый солдат знает, что армии для выполнения своей задачи 
необходима полная поддержка ВМФ и ВВС; знает и то, что поддержка будет оказана 
в полной мере. Хочу добавить к этому, что войска на фронте не могут выполнить 
свою задачу без полной поддержки внутреннего фронта. Мы представляем собой 
единую большую команду и готовимся принять участие в самом впечатляющем 
перетягивании каната, какое только видел мир. В первых натяжениях мы уступили, 
но сейчас уступать начинает противник; если мы победим в этом натяжении, 
победим в состязании. [247] Если кто-то из нас ослабеет, выпустит канат или 
упадет, это состязание мы проиграем. Можете вы представить себе в будущем такой 
разговор? — Что ты делал во время этой мировой войны? — Поначалу тянул канат 
изо всех сил, но вскоре потерял к этому интерес и выпустил его. Решил, что мне 
нужен отдых; и хотел более высокой платы. — И вы победили? — Нет, проиграли. Я 
выпустил канат, и мы проиграли состязание. Господи, прости меня; мы проиграли. 
Возможно ли, чтобы такой разговор можно было приписать нам, британцам? Нет, это 
невозможно; слава богу, невозможно. Так давайте все возьмемся за канат и 
поднатужимся. Долго ли продлится это натяжение? Никто не знает наверняка; может 
быть, год; может быть, дольше. Но это будет славная борьба; и мы выиграем. 
Женщины несут тяжкое бремя этой войны; они хотят, чтобы мы победили в этом 
натяжении; они все нам уже помогают. Поэтому мы должны засучить рукава; это 
будет настоящая работа для настоящих мужчин. Теперь наша задача — пустить в ход 
священный меч Его Величества: «Этим мечом твори правосудие, пресекай рост зла». 
Единая команда всей империи доведет это дело до конца. Это настоящая работа для 
настоящих мужчин».

В феврале я начал позировать для портрета, который хотел оставить сыну, если 
погибну на войне. Обратился к художнику Огастесу Джону и условился об оплате. 
Вскоре мне стало трудно выбирать время для сеансов позирования, и наконец я 
вынужден был сказать, что больше не смогу приезжать к нему в мастерскую. 

Художник попросил меня приехать еще раз, чтобы он сделал карандашный набросок, 
с которого он допишет портрет, — и я приехал. 

26 февраля в мастерскую заглянул Бернард Шоу, чтобы побеседовать с художником, 
и оставался там до конца моего сеанса. Раньше я не встречался с Шоу и нашел его 
весьма занимательным [248] человеком с проницательным умом. В тот же вечер Шоу 
написал Огастесу Джону следующее письмо: 
«26 февраля 1944 года Дорогой Огастес Джон! Сегодня днем мне пришлось говорить 
на всевозможные темы, чтобы развлечь Вашего натурщика и отвлечь его от мыслей о 
войне. Я видел одновременно вас обоих, двух знаменитых людей, и заметил 
поразительное несходство между вами. Вы крупный, рослый, белокурый, выглядели