на линии Мажино и вели позиционные бои с немцами, занимающими линию Зигфрида. Я 
отправился туда в январе 1940 г., чтобы проинспектировать одну из моих бригад, 
и провел там несколько дней, изучая обстановку. Тогда я впервые за время войны 
увидел французскую армию в действии, и увиденное столь обескуражило меня, что 
по возвращении я поспешил доложить командиру моего корпуса о моих опасениях 
относительно боеспособности французской армии и о том, чем это нам может 
грозить в будущем! Брук побывал там до меня и пришел к тому же заключению. 

Чаще всего на линии Мажино слышались слова: «Они не пройдут» или «Мы им 
покажем». 

Но царящие там настроения не вызвали у меня уверенности в том, что так оно и 
будет. Брук и я договорились не сообщать подчиненным о наших выводах. Я, однако,
 уверен, что он переговорил с Гортом. 

Той зимой у меня возникли серьезные неприятности. Произошло следующее. После 
нескольких месяцев во Франции, большую тревогу у меня вызвали венерические 
заболевания в 3-й дивизии. Для того чтобы справиться с этой бедой, я обратился 
[58] за помощью к врачам и даже священникам. Но все усилия не давали результата,
 и число заболевших только росло. Наконец я решил написать конфиденциальное 
письмо командирам всех подразделений дивизии, в котором предельно откровенно 
проанализировал проблему и высказал идеи относительно ее решения. К сожалению, 
копия моего письма попала в руки старшего капеллана в штабе БЭВ, и командующему 
(Горту) доложили о моих действиях. Мои взгляды на решение проблемы сочли 
неправильными и неприемлемыми. В штабе потребовали моей крови. Но командир 
корпуса (Брук) спас меня, настояв на том, что сам разберется со мной. Он и 
разобрался, устроив мне «разбор полетов». Среди прочего отметил, что не в 
восторге от моего литературного слога. Тем не менее мне удалось добиться 
требуемого результата: с эпидемией венерических заболеваний было покончено. 

Я не собираюсь описывать в подробностях операции 3-й дивизии в ходе боевых 
действий, начавшихся 10 мая 1940 года. Но некоторые эпизоды небезынтересны. 
Первая задача, поставленная перед нами, соответствовала моим ожиданиям: 
выдвинуться вперед и занять сектор на реке Диль по обе стороны Лёвена. Дивизия 
идеальным образом выполнила этот маневр. Сектор на реке Диль занимала 
бельгийская дивизия, которая в тот момент еще не вошла в соприкосновение с 
немецкими силами. Бельгийские солдаты, проснувшись утром 11 мая, обнаружили, 
что на их позиции вышла английская дивизия. Мы прибыли ночью и без шума, так 
что бельгийцы наше прибытие проспали, возможно, потому, что немцев поблизости 
не было. Я поехал к бельгийскому генералу и попросил его отвести свою дивизию, 
чтобы мы могли занять линию обороны. Он отказался, заявив, что такого приказа 
не получал. Более того, по его убеждению, только бельгийцы могли защищать 
древний город Лёвен. Немцы приближались, и бельгийские войска, стоявшие перед 
нами на канале Альберта начали быстро отступать. В секторе оказалось слишком 
много войск, поэтому я отвел свою дивизию назад, на позиции позади бельгийской 
дивизии. Я решил, что наилучший способ убрать бельгийцев в тыл, а самим 
выдвинуться вперед — это прибегнуть к лести. Я сказал бельгийскому генералу, 
что в секторе должен быть только один командир, причем [59] командовать должен 
именно тот генерал, чья дивизия стоит на передовой. А потому я готов выполнять 
его приказы. Как же он обрадовался! Эта новость дошла до штаба БЭВ и вызвала 
бурю негодования. Ко мне прибыл командир корпуса. Я объяснил ему, что 
беспокоиться нечего, поскольку бельгийцы вскорости отойдут и командиром сектора 
стану я. Когда немцы приблизились, и их артиллерия начала обстреливать позиции 
бельгийцев, мне не составило труда уговорить их генерала поменять наши дивизии 
местами. Бельгийцы покинули передовую, а вскоре и вовсе отошли к северу, где 
соединились с основными силами бельгийской армии. 

Именно во время этой кампании у меня выработалась привычка ложиться спать рано, 
сразу после ужина. Практически весь день я проводил в войсках, виделся со всеми 
подчиненными командирами, узнавал об их проблемах, принимал решения и отдавал 
устные приказы. В штаб дивизии я всегда возвращался к пяти часам, проводил 
совещание со штабными офицерами, отдавал приказы на ночь и на следующий день. 
Потом ужинал и ложился спать. Подчиненные знали, что будить меня можно лишь в 
случае чрезвычайных обстоятельств. Я прекрасно помню, как разозлился и вышел из 
себя, когда среди ночи меня разбудили и сказали, что немцы вошли в Лёвен. 
Дежурный по штабу очень удивился, когда я ответил: «Уходите и не тревожьте меня.
 Скажите командиру бригады в Лёвене, чтобы он вышвырнул их оттуда». После чего 
я опять заснул. 

История отступления БЭВ, отчаянная борьба за выживание и эвакуация из Дюнкерка 
и прилегающего к нему побережья, рассказывалась многократно. Моя дивизия делала 
все, что от нее требовали. Она напоминала корабль, плывущий под парусами по 
бурному морю: без труда маневрирует и легко повинуется малейшему повороту руля. 
Такой была моя 3-я дивизия. В ней не было слабых звеньев. Всех командиров, 
пригодность которых вызывала у меня сомнения, я заменил за шесть месяцев 
подготовки к боевым действиям. Дивизия была как остро отточенный стальной 
клинок. Я ею очень гордился. 

Думаю, что самую трудную операцию нам пришлось проводить 27 мая, когда я отдал 
приказ о передислокации дивизии на левый фланг английских войск, чтобы