действовать быстро, на волне успеха, используя завоеванный в Нормандии плацдарм 
для нанесения мощного удара, который мог покончить с немцами и в то же самое 
время дал бы нам порты, в которых мы так нуждались на северном фланге. Для 
осуществления этих задач нам требовался план и концентрация усилий; ни того ни 
другого у нас не было. Я до сих пор твердо убежден, что, если бы мы выработали 
должный план действий в середине августа и имели в наличии достаточную тыловую 
поддержку и снабжение, мы могли бы создать плацдармы за Рейном и занять Рур до 
начала зимы. При надлежащем ведении всей операции мы бы не только скорее 
закончили войну, но и закончили бы ее в Европе при политическом раскладе, 
гораздо более благоприятном для установления скорого и прочного мира, чем тот, 
что мы получили на самом деле. 

Некоторые утверждали, будто я игнорировал распоряжения Эйзенхауэра о придании 
приоритетного значения открытию антверпенского порта и что мне не следовало 
начинать Арнемскую операцию, пока не будет выполнена эта задача. Это неправда. 
Подобных распоряжений относительно Антверпена не отдавалось, а по поводу Арнема 
Эйзенхауэр был со мной согласен. Действительно, до 8 октября 1944 года 
включительно я отдавал приказы о занятии линии по Рейну «настолько быстро, 
насколько это позволят человеческие возможности». 9 октября приоритет впервые 
был отдан Антверпену — что явствует из приводимых выше приказов. [301] 

Проблема заключалась в том, что Эйзенхауэр хотел Саар, район Франкфурта, Рур, 
Антверпен и линию Рейна сразу. Я знал, как отчаянно сражались немцы в Нормандии.
 Овладеть всем этим одним ударом было немыслимо. Если бы Эйзенхауэр принял мой 
план, он мог бы по меньшей мере захватить Антверпен и Рур, получить плацдармы 
за Рейном на севере и занять отличные позиции. Или если бы он принял план 
Бредли, то мог получить Саар и район Франкфурта с плацдармами за Рейном в 
центре и на юге. Но он был настроен слишком оптимистично. Он шел на компромиссы.
 Он не сумел достичь ни одной из поставленных целей и оказался в сложной 
ситуации. 

Конечно, я испытывал большое разочарование. Я надеялся, что мы сумеем быстро 
закончить войну с Германией, спасти десятки тысяч жизней и принести облегчение 
народу Британии. Но этому не суждено было осуществиться. 

Вспоминая то время, я все больше и больше убеждаюсь в том, что в основе споров 
и сложностей взаимопонимания по вопросам стратегии после форсирования Сены 
лежала терминология. Все споры велись по вопросу «узкого или широкого фронта». 
Эйзенхауэр описывал мой план иногда как «карандашный», а иногда — как 
«кинжальный» прорыв. Но мощный прорыв силами сорока дивизий вряд ли можно 
назвать «узким фронтом»; он будет представлять собой сильный удар. Я развивал 
доктрину одного удара по уже ослабевшему врагу. Во время сражений в пустыне мы 
называли это «левым хуком», за которым следовал нокаут; в конце концов, в вещах 
такого рода я разбирался. Если бы нам удалось избавиться от слова «узкий», все 
остальные эпитеты, вроде «карандашного», «кинжального» и тому подобных, были бы 
забыты. 

Тяжелая и трагическая история событий, последовавших за Нормандским сражением, 
может быть сведена к одному главному критическому замечанию. Оно состоит в 
следующем: независимо от того, какое решение принималось, оно не осуществлялось.
 Наша стратегия в отношении наземной операции в Нормандии и план по ее 
реализации были простыми и ясными. Все детали были прочно «сшиты» в единое 
целое. Мы никогда не допускали, чтобы эти швы разошлись, и это принесло плоды. 
После Нормандии наша стратегия распалась на отдельные [302] лоскуты. Плана не 
было, и мы продвигались несогласованными рывками. 

Правота или неправота принятого решения, конечно, может быть предметом споров. 
Но нельзя отрицать, что, когда какая-то стратегия, будь она правильной или 
неправильной, принималась, она не претворялась в жизнь. Мы не продвигались к 
Рейну широким фронтом; мы продвигались к Рейну несколькими фронтами, причем не 
скоординированными между собой. И чем же ответили нам немцы? Одним 
сконцентрированным ударом в Арденнах, когда мы утратили равновесие сил и 
чрезмерно растянули фронт. Вот так нас и застали врасплох. 

6 ноября я уехал из Брюсселя в Англию, в небольшой отпуск. 

С момента нашей высадки в Нормандии 6 июня, ровно пять месяцев тому назад, нам 
всем приходилось нелегко. Я считал, что заслужил небольшую передышку. 

По приезде в Англию я сразу же отправился к премьер-министру, чтобы ввести его 
в курс дел и сказать, что он должен быть готов к тому, что война затянется на 
всю зиму и на большую часть 1945 года. 

Вот что можно прочесть в моем альбоме автографов: 
«Великая битва в Нормандии принесла освобождение Франции. Остается завоевать 
Германию. Между этими двумя решающими сражениями важнейшую победу представляют 
собой освобождение Бельгии и открытие Шельды в качестве основного канала 
снабжения союзных войск, и одержали ее 21-я группа армий и ее командующий. 
Уинстон С. Черчилль 6.11.1944».