могло быть посторонних ушей.

Уилер бросил взгляд в мою сторону и столь же быстро отвел глаза. Подойти ко мне 
и поздороваться он не мог: наблюдатели из ФСБ тут же сообразили бы, что мы 
знакомы. В то же время его беглый взгляд, в котором промелькнуло узнавание, 
придал мне ободряющей уверенности, что я здесь не в полном одиночестве, что 
есть хоть кто-то, кто может оценить мою работу.

Работая под дипломатическим прикрытием, Уилер занимался спокойной, чистой, 
своего рода джентльменской разновидностью шпионажа. Будь он уличен в 
деятельности, "несовместимой со статусом дипломата", его просто объявили бы 
persona non grata и отправили ближайшим самолетом домой. Разгорелся бы 
небольшой международный скандальчик, последовала бы ответная высылка с 
противоположной стороны, но никаких более серьезных мер в отношении разведчика, 
защищенного дипломатическим иммунитетом, предпринимать бы не стали. Гораздо 
сложнее и опаснее работать по "легенде" бизнесмена, журналиста или 
представителя любой другой профессии, потому что на них дипломатический 
иммунитет не распространяется.

С того момента, как Голдстайн заметил меня, действовать нужно было быстро. Он 
знал меня как Ричарда Томлинсона и явно все еще меня помнил. Ему стоило бросить 
всего несколько слов, чтобы от моей "легенды" не осталось камня на камне. Я уже 
мысленно видел свои имя и фотографию на первых полосах газет всего мира под 
заголовками об аресте британского шпиона. Ведь даже если я буду цепляться за 
свою выдуманную историю, русские в нее не поверят. Теоретически, в соответствии 
с российскими законами, за шпионаж меня могли приговорить к пожизненному 
заключению или даже расстрелу, но на деле русские не стали бы прибегать к таким 
драконовским наказаниям. Зато они, несомненно, постарались бы выжать из такого 
инцидента все, что поставило бы Великобританию в максимально неудобное 
положение.

Не замечать Голдстайна или делать вид, что мы не знакомы, было бы просто глупо. 
Он слишком хорошо меня знал, и такое поведение вызвало бы у него подозрения. Я 
решил взять быка за рога и довериться Голдстайну в надежде, что он не подведет.

Вежливо ускользнув от мсье Пуатье, француза из Лилля, специалиста по системам 
водоснабжения и канализации, который увлеченно описывал перспективы инвестиций 
в подлежащую скорой приватизации московскую канализационную систему, я 
направился в сторону Голдстайна. Он заметил мое приближение и тоже освободился 
от общества своих собеседников-бизнесменов.

– Привет, Эрнст! Рад снова тебя видеть. Я – Алекс. Помнишь, несколько лет назад 
мы работали вместе? – Я представился вымышленным именем, полагаясь на то, что 
Голдстайн поначалу растеряется.

– Конечно, я тебя помню. Только прости, как ты сказал, тебя зовут? – спросил он 
недоуменно.

– Не пойти ли нам подышать свежим воздухом, Эрнст? Прогуляемся немного. Мне 
нужно сообщить тебе нечто важное.

С некоторой неохотой Голдстайн согласился, мы выскользнули через боковую дверь, 
спустились по ступенькам и вышли в сыроватый вечерний воздух проспекта Маркса. 
Сидевшая на нижней ступеньке старуха, завернувшаяся в грязное одеяло, подняла 
на нас просительный взгляд. Протягивая к нам помятую жестяную банку, она что-то 
неразборчиво бормотала по-русски. И хотя мы не поняли ни слова, в ее голосе 
отчетливо звучало отчаяние. Эта фигура резко контрастировала с той обстановкой 
роскоши, которую мы только что покинули, и живо напоминала, какие страдания 
выпали в обновленной России на долю менее удачливых. На мгновение мне стало 
стыдно, что я прибыл сюда, чтобы шпионить, пользуясь воцарившимся хаосом. Все 
это были лишь игрушки в сравнении с той реальностью, в которой приходилось 
существовать этой пожилой женщине. Запустив руку в карман пиджака, я выгреб для 
нее все оказавшиеся в нем рубли.

Какое-то время мы с Голдстайном шли молча. Мы оба понимали, насколько наши 
маленькие проблемки и волнения тривиальны в сравнении с ситуацией этой бабульки.
 Я заговорил первым:

– Прости, Эрнст, за излишний драматизм, но, как полагаю, ты хотел бы услышать 
мои объяснения?

– Да. Что происходит? Помнится, тебя звали Ричардом. Почему же теперь ты Алекс?

Вкратце я поведал ему, как случилось, что я оказался в Москве под вымышленным 
именем. Голдстайн постарался скрыть свое изумление, но был явно заинтригован. 
Моя история произвела на него впечатление.

– Уверен, ты понимаешь, в каком я окажусь дерьме у себя на родине, если хоть 
что-то из того, что я тебе сказал, выплывет наружу, но ты ведь наверняка из тех,
 кто умеет держать язык за зубами, – сказал я, надеясь, что Голдстайн клюнет на