победить. Давай, жми».
Но Пантани понял меня неправильно. Ему показалось, что я сказал: «Vitesse», что 
по-французски означает «пошевеливайся». Он решил, что я над ним насмехался.
Мы ехали вместе, в одинаковом темпе, сражаясь с порывами ветра и собственной 
усталостью, пока не пришло время для километрового финишного спринта. Тогда я 
из лучших побуждений сделал то, что разозлило его еще больше. Когда перед нами 
показалась линия финиша и мы начали спуртовать, я принял решение отказаться от 
борьбы за победу на этапе. Я считал Пантани великим гонщиком, который только 
что пережил трудный год, связанный с обвинениями в допинге. Он боролся за то, 
чтобы вернуть уверенность в себе и силу духа. Он был гонщиком, который сам 
создал свой неповторимый имидж: красная гоночная форма, бандана на лысой голове 
и кличка Пират, которую он сам же и придумал. В тот день он был героем, и я 
посчитал, что он заслужил победу. Я ослабил напор и подарил победу ему, а сам 
финишировал вторым, в третий раз на этом «Туре».
Об этом решении я впоследствии горько пожалел.
С тех пор меня постоянно спрашивают, нужно ли было мне бороться до конца, и я 
отвечаю «да». Иначе зачем я вообще сел в тот день на велосипед? Но постарайтесь 
понять, что пытаться выиграть слишком много этапов на «Туре» было бы ошибкой — 
как тактической, так и политической. Неписаный закон пелотона не поощряет 
индивидуальную жадность, и я этот закон уважаю. Если у тебя есть возможность, 
помоги другому и не выигрывай этапы, которые тебе не нужны. Американцам это 
может показаться непонятным, но в этом есть своеобразное благородство. У меня 
была желтая майка, и я посчитал, что отнимать у другого победу на этапе — 
значит пожадничать.
Для меня как лидера в генеральной классификации попытка выиграть ненужный этап 
равносильна попытке унизить других гонщиков и разрушить чужую карьеру. Победы 
на этапах престижны сами по себе и доставляют удовольствие спонсорам команд. 
Все участники пелотона понимают, что спорт — это наша работа, и что каждому из 
нас нужно выполнять определенные обязанности и кормить семьи. Так как в тот 
момент моему лидерству ничто не угрожало, я не считал, что мне нужны победы на 
этапах. Зачем наживать себе врагов, которые когда-нибудь потом не упустят 
случая вставить мне палку в колесо.
Я думал, что Пантани джентльмен, но ошибся. Вместо того чтобы по достоинству 
оценить мой жест, он заявил, что в тот день я не был самым сильным гонщиком. 
Тут уже я посчитал себя оскорбленным, и между нами началась кровная вражда, 
которая длилась до последней минуты присутствия Пантани на «Туре». «К сожалению,
 он показал свое настоящее лицо», — сказал я журналистам. Затем я упомянул его 
другое прозвище, Элефантино, что значит «слоник», — но это прозвище он 
ненавидит, потому получил его за форму и размер своих ушей. Он предпочитает, 
чтобы его называли Пиратом. В ответ Пантани заявил: «Если Армстронг считает 
себя сильнее меня, то он ошибается». Когда через несколько дней Пантани выиграл 
еще один этап, до горного курорта Куршевель, то сказал, что хотел взять у меня 
реванш, «и вы все видели, как я это сделал».
Шестнадцатый этап от Куршевеля до Морзина начался с трагической ноты, похорон 
12-летнего мальчика, сбитого машиной сопровождения. Худшего начала дня 
придумать было нельзя, и физические мучения, которые пришлось вынести 
участникам «Тура», кажутся мне почти заслуженными.
Все, включая Пантани и меня, считали, что этот этап станет сценой нашей с ним 
дуэли. Так бы и случилось, если б Пантани не предпринял преждевременную и, по 
сути, бессмысленную атаку на самом первом подъеме. Впоследствии он сказал, что 
хотел поставить «Тур» на уши, невзирая на последствия. Это ему почти удалось — 
он заставил всех нас испытать поистине адские мытарства. Он гнал в бешеном 
темпе и создал отрыв в 1:40, вынудив пелотон, и особенно ребят из моей команды, 
постоянно гнаться за ним. Такой ритм гонки вымотал всех моих товарищей. В конце 
концов через два с половиной часа Пантани сломался: он откатился в хвост 
пелотона и финишировал через 13 минут после нас. Для Пантани этот этап оказался 
последним: на следующий день он снялся из-за болей в желудке. Но за его 
авантюру нам пришлось заплатить дорогую цену.
Тем временем я сам совершил глупейшую ошибку. Когда мы доехали до последнего 
подъема, мои товарищи, обессиленные преследованием Пантани, отвалились, оставив 
меня одного. И тут на меня напал голод. Я вспомнил, что весь этот длинный, 
тяжелый день ел слишком мало, а рядом не было никого, кто мог бы прийти мне на 
помощь. Я был вынужден в одиночку сражаться с атакующими гонщиками, но у меня 
не было необходимого запаса энергии для работы на подъеме. Я постарался не 
впадать в панику, но был серьезно обеспокоен. Если мой организм откажет, это 
может стоить мне огромной потери времени.
Побеждать всегда очень трудно (я имею в виду любую победу, даже в соревновании 
по набрасыванию колец, не говоря уже о «Туре»), потому что разум и тело почти 
никогда не находят общего языка. В большинстве случаев мы оказываемся не в 
ладах сами с собой, а для шоссейного гонщика эта проблема особенно актуальна.
С одной стороны, когда твое тело устает, разум обязан подавить стремление тела 
остановиться. С другой стороны, когда твой разум желает, чтобы ты сделал больше,
 чем можешь, тело должно напомнить, что ему нужны еда и вода, прежде чем оно 
начнет выполнять приказ разума. Иногда случается, что эти двое объединяют свои 
усилия, и в таких случаях ты взлетаешь на Отакам как на крыльях. Но если они 
тянут в противоположные стороны, то ты загибаешься в двух шагах от Морзина.
Примерно за 6 километров до вершины я начал отставать. Я не смог зацепиться за 
Ульриха или Виранка. Мои ноги отказывались двигаться, и я не мог набрать 
достаточно воздуха, даже широко открыв рот. Меня обошел Эскартин, потом еще 
один гонщик, а потом еще один. Все, что я мог сделать, — это не остановиться