слишком сильно поднажму, все может вернуться.
Странно: болеть раком оказалось легче, чем выздоравливать. По крайней мере, 
пока я болел, я хоть что-то предпринимал, а не просто сложа руки ждал 
возможного возвращения болезни.
Временами я продолжал именовать себя велогонщиком, а временами — считал 
«пенсионером». Как-то мы играли с Биллом в гольф в местном клубе и он выполнил 
великолепный удар.
— Когда-нибудь и я так смогу, — с восхищением произнес я.
— Ну, до пенсии тебе еще далеко, а чтобы непрестанно так бить, нужно много 
тренироваться, — сказал Билл.
— Билл, ты забываешь, что я уже на пенсии, — возразил я.
По этому поводу мы с Биллом спорили непрестанно. Я был непостоянен — то мечтал 
о своем громком возвращении в велоспорт, то окончательно хоронил свою 
спортивную карьеру.
На первой лунке я говорил: «Ну что ж, Билл, теперь мы с тобой просто друзья, 
потому что как агент ты мне больше не нужен. С велоспортом покончено». А уже 
через несколько минут, на следующей лунке, размахивая клюшкой, спрашивал: «У 
тебя есть план, с чего мы начнем, когда я вернусь в велоспорт?» На третьей 
лунке мои слова опять менялись на противоположные.
— Надеюсь, ты возишься со мной не потому, что рассчитываешь со мной 
заработать? — говорил я. — Не рассчитывай, я уже не гонщик.
Билл привык к этим моим метаниям из стороны в сторону и старался обратить все в 
шутку или просто отмахивался от меня: «Ладно, хватит поговорим об этом завтра».
А потом произошло событие, усугубившее моя психологическое состояние: у 
помощницы Билла, нашей общей подруги Стейси Паундс, обнаружили рак легких. 
Стейси очень помогла мне во время моей болезни и была нашим полноправным 
партнером в делах фонда. В свои пятьдесят пять эта ypoженка Техаса отличалась 
красотой, изяществом манер и… хриплым голосом — она много курила. Даже если бы 
Стейси сказала вам, что вы просто ничтожество, чтобы вы больше не смели ей 
звонить и что от вас воняет, то, повесив трубку, все равно подумали бы: «Какая 
приятная леди».
Стейси, в отличие от меня, не повезло: ее рак оказался неизлечим. Мы все были 
потрясены, но могли лишь морально поддержать ее — остальное было не в наших 
силах. Мама как-то купила мне два серебряных распятия на цепочке. Одно я стал 
носить сам, а другое отдал Стейси. Она, как и я была совершенным агностиком, но 
я сказал: «Стейси, я хочу подарить вам этот крестик, а другой такой же буду 
носить сам. Они незримо свяжут нас друг с другом. Носите его в процессе лечения 
или когда хотите. Я же свой буду носить всегда». И мы носили их не как 
религиозные символы, а как символы универсальные, символы нашего родства в раке.

Состояние Стейси стремительно ухудшалось. Доктор Юман пытался лечить ее, но 
ничего не помогало. От химиотерапии самочувствие только ухудшалось, а толку не 
было никакого. В конце концов она отказалась от лечения и врачи сказали, что 
жить ей осталось лишь несколько недель.
У Стейси был сын Пол. Он служил в военно-морском флоте, и мы хотели чтобы он 
приехал повидаться с матерью, но с корабля его не отпускали. Мы звонили 
конгрессменам, сенаторам — всем подряд, но все было без толку. Наконец я решил 
пойти обходным путем. Я знал четырехзвездочного генерала Чарлза Бойда, который 
долгое время служил в Германии, а потом ушел в отставку и поселился в 
Вашингтоне. Я позвонил ему и сказал:
— Генерал Бойд, окажите мне услугу.
Я объяснил ему положение Стейси и сказал:
— Эта женщина умирает, а ее сын служит на корабле.
Генерал остановил меня:
— Лэнс, — сказал он, — Ничего больше объяснять не нужно. У меня самого жена два 
года назад умерла от рака. Я сделаю все, что смогу.
На следующий день сын уже летел домой. Вот что такое раковое сообщество.
Но незадолго до приезда Пола, Стейси перебралась в хоспис. Мы с Биллом и мамой 
навестили ее там и обнаружили убогое переполненное заведение, где явно не 
хватало персонала. Стейси пожаловалась:
— Меня мучают такие боли, а когда я звоню ночью, болеутоляющее принести некому.
Я был в ужасе.
— Стейси, давайте договоримся. Мы сейчас соберем ваши вещи и уедем отсюда. Вы 
вернетесь домой, и я найму вам сиделку.
Начальница хосписа начала возражать:
— Вы не можете забрать ее.
— Она уезжает, и точка, — заявил я. — Прямо сейчас.
Биллу же я сказал:
— Возвращайся к машине и открой дверцу.
Мы уехали. Последние недели своей жизни Стейси провела дома. Приехал сын, и мы 
нашли медсестру из хосписа, согласившуюся ухаживать за Стейси. Стейси боролась 
изо всех сил и продержалась на три недели дольше, чем предсказывали врачи. 
Диагноз ей поставили в январе, вскоре после того, как я закончил лечение. В 
феврале она оставила работу, а в марте была уже тяжело больна. А потом она 
умерла, разбив наши сердца.
Я был подавлен и продолжал тревожиться за свое собственное здоровье. 
Одновременно я испытывал далее какое-то чувство вины за то, что мне так повезло 
и я остался жив. После смерти Стейси велоспорт окончательно для меня отошел на 
второй план, тем более что возвращение к гонкам казалось мне уже нереальным. 
Стив Льюис как-то приехал в гости из Плано и нашел, что я сильно изменился.