болезнь пытается, достать меня».
«Мне нужно оставаться в форме, — твердил я про себя. — Мне нужно оставаться в 
форме».
Вес продолжал снижаться, как я ни пытался этому противиться. Собственно, мне 
изначально худеть было особо некуда — жира в моем теле был самый минимум, и 
токсины поедали меня, как стая мелкой рыбешки, — откусывая понемногу.
— Латрис, я теряю вес, — жаловался я. — Что мне делать? Посмотрите на мои 
мышцы! Посмотрите, что со мной стало. Мне нужно тренироваться, укрепляться, 
вернуть форму.
— Лэнс, это же химия, — отвечала терпеливая Латрис. — Вес не может не снижаться,
 это происходит автоматически. Все пациенты, проходящие химиотерапию, теряют 
вес.
Я не мог вынести этого постоянного полусонного состояния и бесконечного лежания 
в постели. Я ощущал себя как выброшенная на берег рыба.
— Латрис, можно мне поупражняться? Латрис, здесь есть спортзал?
— Лэнс, это больница, — ответила она со своим знаменитым вздохом долготерпения.
 — Но для пациентов, которые лежат у нас подолгу, и для людей вроде вас у нас 
есть велотренажеры.
— И мне можно? — воскликнул я.
Латрис спросила разрешения у Николса, но тот не согласился. Моя иммунная 
система была ослаблена настолько, что ее как будто и вообще не было, так что 
тренировки в моем состоянии противопоказаны.
При всем притворном осуждении моего поведения Латрис искренне сочувствовала 
моему стремлению больше двигаться. Однажды мне была назначена контрольная МРТ 
мозга, но все аппараты были заняты, поэтому Латрис отправила меня в близлежащую 
детскую больницу. Оба учреждения связывал подземный туннель протяженностью 
примерно в полтора километра. Обычным способом перемещения пациентов через этот 
туннель была либо машина «скорой помощи», либо инвалидная коляска.
Но я решил туда идти, а не ехать. Я сказал сестре, которая привезла инвалидное 
кресло: «В эту штуку я ни за что не сяду». Я сказал, что пойду в детскую 
больницу пешком, даже если придется идти туда всю ночь. Латрис, не говоря ни 
слова, только покачала головой. Пришлось сестре толкать перед собой мою тележку 
с капельницей.
Туда и обратно я шел медленно. Со стороны я мог бы показаться сутулым и хромым 
стариком. Путь в обе стороны занял больше часа. До постели я добрался уставший 
и мокрый от пота, но чувствовал себя победителем.
— Вам лишь бы не так, как все, — сказала Латрис и улыбнулась.
Сохранение способности двигаться стало для меня самым главным испытанием. К 
пятому дню третьего цикла химии я не мог даже ходить по палате. Мне приходилось 
целыми днями лежать в постели, пока не пришло время возвращаться домой. В 
воскресенье утром прибыл дежурный с инвалидным креслом, чтобы отвезти меня в 
приемный покой для выписки. Я сердито отказался от его услуг:
— Нет, я выйду отсюда на ногах.
Француз склонился надо мной, пытаясь презентовать мне в знак уважения бутылку 
красного вина стоимостью в 500 долларов. Я смотрел на него из глубины 
наркотического тумана, находясь в полусознании и слишком мучаясь тошнотой, 
чтобы ответить. Но меня хватило на то, чтобы удивиться, зачем больному раком 
дарить такое дорогое бордо.
Ален Бондю был менеджером команды «Cofidis» и, казалось, пришел с визитом 
вежливости. Но я был не в том состоянии, чтобы вести светские беседы. Третий 
цикл химиотерапии подходил к концу, и я был смертельно бледен, с черными 
кругами под глазами. У меня не было ни волос, ни бровей. Бондю провел в палате 
несколько неловких минут, уверяя меня в полной поддержке со стороны команды, 
после чего встал, собираясь уйти.
— Лэнс, мы вас любим, — сказал он напоследок. — И мы позаботимся о вас.
На этом он попрощался, и мы обменялись рукопожатием. Но, отойдя от меня, Бондю 
жестом подозвал Билла Стэплтона — не желая, чтобы я был свидетелем их разговора.
 Билл вышел за Бондю в коридор, и тот достаточно резко сказал ему, что им нужно 
обсудить некоторые деловые вопросы и для этого нужно найти какое-то место, где 
им никто не помешает.
Стэплтон, Бондю и вызвавшийся на роль переводчика мой друг Пол Шервен, хорошо 
знавший французский, уединились в небольшом тускло освещенном конференц-зале 
расположенного напротив больницы отеля. Бондю, куря сигарету за сигаретой, 
начал по-французски объяснять Биллу, что, к сожалению, организация «Cofidis» 
будет вынуждена пересмотреть условия контракта со мной ввиду моей болезни. 
Ранее мы договорились о 2,5 миллиона долларов за два года, но теперь выполнение 
этого договора казалось невозможным.
Билл в растерянности покачал головой.
— Простите, я, может быть, чего-то не понял? — сказал он. — Совсем недавно 
«Cofidis» выразила Лэнсу полную моральную поддержку в его борьбе с болезнью, — 
продолжал Билл. — Наверное сейчас, в разгар химиотерапии, не самое лучшее время 
обсуждать контракты.
— Мы любим Лэнса и готовы позаботиться о нем, — сказал по-французски Бондю. — 
Но вы должны понять, что это вопрос принципа и что люди Франции не поймут, как 
можно платить такие деньги человеку, который не работает.
Билл был потрясен.
— Ушам своим не верю, — сказал он.
Бондю напомнил, что мой контракт содержал пункт, требующий от меня пройти 
медицинское освидетельствование. Ясно, что пройти его с положительным 
результатом я не смогу. Поэтому организация «Cofidis» имела все основания