невозможное, чтобы победить свою болезнь, но все равно умирают. Это главная 
правда, которую вы должны знать. Люди умирают. Когда знаешь это, остальное уже 
кажется неважным. Просто мелочью. Не знаю, почему я до сих пор жив. Могу только 
предполагать. У меня крепкая конституция, и профессия научила меня продолжать 
упорствовать, когда преграды кажутся неодолимыми и все против тебя. Я привык к 
тяжелейшим нагрузкам и даже люблю их. Это помогло и послужило хорошей отправной 
точкой, но никак не могло быть определяющим фактором. Не могу избавиться от 
ощущения, что в моей победе над смертью наибольшую роль сыграло слепое везение. 
В 16 лет мне случилось пройти медицинское обследование в далласской клинике 
Купера, которая является престижным научным центром и колыбелью революции 
аэробной физкультуры. Врач, измерявший у меня VO2max, то есть максимальное 
количество воздуха, которое я могу вдохнуть и использовать, сказал, что такого 
высокого показателя, как у меня, в его практике еще не было. Кроме того, в моем 
организме оказалось меньше молочной кислоты, чем бывает у большинства людей. 
Молочная кислота — это вещество, которое организм вырабатывает, когда устает; 
именно оно вызывает боль в уставших мышцах.
Таким образом, я способен переносить большие физические нагрузки, чем 
большинство людей, и при этом меньше уставать. Мне повезло: я родился с 
отличным дыхательным аппаратом. Но даже это не спасало меня от головокружения и 
тошноты, которые я испытывал во время болезни. Болезнь заставила меня отбросить 
гордыню, открыть глаза и трезво оценить свою жизнь. Я видел в ней множество 
достойных порицания эпизодов: примеры недостойного поведения; начатые, но не 
доведенные до конца дела; различные проявления слабости. Я должен был спросить 
себя: «Если мне суждено выжить, каким человеком я намереваюсь стать?» И 
обнаружил, что мне еще надо расти и расти, чтобы стать настоящим человеком. Не 
буду вас обманывать. Существуют два Лэнса Армстронга — до рака и после. У меня 
любят спрашивать: «Как болезнь изменила вас?» Лучше спросите, что во мне не 
изменилось. Второго октября 1996 года я вышел из дому одним человеком, а 
вернулся совсем другим. Я был спортсменом мирового класса, имеющим особняк на 
берегу реки, ключи от «Porsche» и приличный счет в банке. Я был одним из лучших 
велогонщиков в мире, и моя карьера являлась идеальным примером успеха. А 
вернулся другим человеком в самом буквальном смысле. Можно сказать, что прежний 
я умер и обрел вторую жизнь. Даже тело мое стало другим, потому что в процессе 
химиотерапии я потерял всю свою мускулатуру, и, когда накачал мышцы снова, они 
были уже другие — не те, что прежде.
Правда заключается в том, что рак оказался лучшим событием в моей жизни. Не 
знаю, почему я заболел, но эта болезнь сотворила со мной настоящее чудо, и я не 
хотел бы, чтобы ее не было. Почему я должен отказываться от самого важного, 
перевернувшего всю мою жизнь события? Люди умирают. Эта истина столь страшна, 
что временами мне не хватает духу произнести ее вслух. Зачем тогда к чему-то 
стремиться, можете спросить вы. Почему бы не остановиться на том самом месте, 
где мы находимся в данный момент? Но есть и другая истина. Люди живут. Это 
противоположно направленная, но столь же справедливая истина. Люди живут, и 
порой живут замечательно. Когда я болел, то видел в каждом дне своей жизни 
больше красоты, триумфа и правды, чем в любой велогонке, — и это были 
человеческие моменты, а не какие-то чудеса. Я познакомился с человеком в 
потрепанном тренировочном костюме, который оказался блестящим хирургом. Я 
подружился с перегруженной делами медсестрой по имени Лат-рис, обеспечивавшей 
мне такой уход, который мог быть лишь результатом глубочайший близости наших 
душ. Я видел детей без ресниц и бровей, «сожженных» химиотерапией, которые 
боролись за свою жизнь с упорством Индурайна.
Я сам еще не вполне понимаю, что это было. Единственное, что я могу сделать, — 
это рассказать вам, как это было.
Разумеется, я должен был бы знать, что у меня что-то не так со здоровьем. Но 
спортсменам, а велосипедистам особенно, свойственно самоотречение — 
отказываешься прислушиваться к усталости и боли, потому что должен закончить 
гонку. Велоспорт — это самоистязание. Ты крутишь педали целый день, шесть или 
семь часов в любую погоду по булыжнику и песку, под ветром, дождем и я даже 
градом, но не должен прислушиваться к боли. Болит все. Болит спина, болят ноги, 
болят руки, болит шея и конечно, болят ягодицы.
Так что нет, я не должен был обратить внимание на свое неважное самочувствие в 
1996 году. Когда той зимой у меня слегка опухло правое яичко, я сказал себе что 
с этим можно жить, поскольку был уверен что это как-то связано с ездой на 
велосипеде или какими-то физиологическими процессами. На моих спортивных 
показателях это никак не сказывалось, и я не видел причин останавливаться.
В велоспорте чемпионами становятся, как правило уже в зрелом возрасте. 
Необходимы годы, чтобы нарастить физическую выносливость, и стратегический ум 
обретаешь только с жизненным опытом. К 1996 году я почувствовал, что наконец-то 
достиг своего расцвета. Той весной я выиграл «Флешь-Валонь», тяжелейшую гонку 
через Арденны, в которой до той поры еще не преуспел ни один американец. 
Финишировал вторым на дистанции «Льеж-Бастонь-Льеж», классической гонке на 267 
километров, которые необходимо преодолеть за один изнурительный день. Выиграл 
«Тур Дюпон», 12-дневную гонку протяженностью почти 2000 километров по горам 
Каролины. К этим результатам я добавил еще пять вторых мест и впервые в своей 
карьере был близок к тому, чтобы войти в пятерку лучших велогонщиков мира.
Но любители велоспорта после моей победы в «Тур Дюпон» заметили во мне нечто 
странное: обычно, пересекая финишную черту первым, я энергично сжимаю и 
разжимаю кулаки. Но в тот день я был слишком изможден, чтобы торжествовать 
победу в седле. Глаза мои были налиты кровью, лицо раскраснелось.
После весенних побед я должен был бы ощущать уверенность в себе и приток