прямой. Неподалеку сидел председатель Спортивного союза Финляндии Юрьё Кокко, а 
также известные финские спортсмены Яска Туоминен и Сеппо Симола.
Соревнования полностью завладели моим вниманием в тот момент, когда Лопеш и 
Лассе бежали на полной скорости один за другим. Я понимала, что победа 
достанется кому-то из них. Одновременно я впервые почувствовала, насколько 
отличается обстановка на стадионе, на месте событий, от спокойного пребывания у 
экрана телевизора.
Вся финская команда прыгала от восторга, и даже Сеппо Симола испустил долгий, 
пронзительный клич, вместо обычных шуточек, которые не сходят у него с языка.
Когда Лассе с поднятыми вверх руками пересек финишную прямую, я плакала. Слезы 
катились по моим щекам, хотя я, собственно, не очень понимала, что он совершил. 
Хотелось сказать Лассе что-то ласковое, но это было невозможно: я сидела, как 
арестант, на трибуне. И когда он, совершая круг почета, остановился напротив 
меня и послал воздушный поцелуй, я просто лишилась дара речи.
Только после 10 часов вечера мне удалось пробиться к Лассе, впервые после его 
победы. Я бросилась ему на шею и воскликнула:
– Ты был великолепен!!
Наверняка глаза мои говорили в тысячу раз больше слов.
Мы отпраздновали победу в ресторане, тем более что Лассе проголодался. Ресторан 
был шикарным, настроение прекрасным. Вместе с нами были Юрьё Кокко, Ролле 
Хайккола, Тапани Илкка и Эро Устила – все наши хорошие знакомые.
Мы посидели в ресторане всего часа два, так как Лассе пора было ложиться спать. 
Поэтому мне пришлось коротать время в обществе незнакомых мне финнов, но это 
меня не стесняло. Я знала, какая задача стоит перед Лассе, знала, что он не в 
туристской поездке. Приходилось мириться с его режимом дня.
Наши встречи с Лассе во время Олимпийских игр были крайне редки и коротки. 
Свидания наши происходили у ворот Олимпийской деревни, где мы обменивались 
двумя-тремя словами. Словно современные Ромео и Джульетта...
Время в Монреале шло быстро, почти каждый день я была на стадионе. Соревнования,
 вместе с отборочными, длились по пять и даже по шесть часов ежедневно.
Когда Лассе не бежал, я наблюдала за другими победителями. И должна сказать, 
что незабываемое впечатление на меня произвел Альберто Хуанторена. Какой шаг, 
какая мощь, какая убийственная скорость! Не удивительно, что сидевший за мной 
Калле Кайхари сказал, что никогда не видел ничего подобного. Хуанторено я 
никогда не забуду.
Наконец наступил день финального забега на 5000 метров. Лассе снова был в 
ударе!
Мое место на этот раз было довольно высоко, но я спустилась по проходу и 
присела на корточки у перил возле самой дорожки.
Эти 3 с небольшим минут были самыми невероятными и напряженными в моей жизни. 
Стоило мне чуть-чуть приподняться, как сзади раздавались крики: «Сядьте, 
сядьте!» Сама же я кричала все время: «Давай, давай, жми!» Я была уверена, что 
Лассе слышит мой голос – настолько отключилась от внешнего мира.
Борьба на последней прямой шла под невообразимый гвалт, шум, крик. Я 
беспрестанно вопила, как дикое животное. А когда Лассе пришел к финишу, ноги у 
меня стали как ватные, и я не в состоянии была сделать ни шагу. От долгого 
сидения на корточках они у меня затекли, и я плюхнулась на пол, как древняя 
старуха. Посидев с минуту, я все же поднялась. Колени дрожали и подгибались, 
голос срывался, я была точно пьяная.
На следующий день Лассе снова вышел на старт. Его ожидал марафон. Я немного 
беспокоилась, ибо знала, что он взялся за очень ответственное и трудное дело.
На стадионе довольно часто объявляли промежуточное время. В лидирующей группе – 
спортсмены под номером 961, 387, 510, 956. 301... Это же Лассе! А бегуны уже 
прошли более 20 километров. Нет, это, очевидно, не Лассе... С лишком много для 
одного!
Через полчаса номер Лассе больше не упоминали. Бесстрастные цифры 
промежуточного времени на табло лишь вызывали раздражение – они ничего не 
говорили о событиях на дистанции. Есть ли у Лассе еще силы, достаточно ли 
запасов питания и хватит ли их до конца дистанции? Я беспокойно вертелась на 
своем месте.
Когда же Лассе появился наконец на стадионе, примерно через четыре минуты после 
Вольдемара Цирпинского, я тотчас поняла, что он крайне измотан и переутомлен. 
Шаг был тяжелым, ноги едва отрывались от дорожки, лицо бледное как полотно. 
Казалось, что он даже пошатывался. Хотелось встать и уйти. Мне стало плохо.
После марафона я ходила одна вдоль сквера, окружавшего стадион; мной овладело 
крайнее беспокойство. Накрапывал дождь, настроение было тяжелое, я не знала, 
как чувствует себя Лассе. Ролле Хайккола вышел на минуту ко мне и сказал, что 
Лассе довел себя до полного изнеможения.
Почему я должна оставаться одна? Почему нам нельзя быть вместе? Что там с ним 
делают? Почему мне нужно ждать до утра? Как я проведу эту длинную ночь?
Вот о чем я думала, когда села в метро и поехала к себе в гостиницу. А в это 
время Лассе корчился на полу раздевалки, ему было плохо, его рвало. Я примерно 
догадывалась, что с ним, однако не знала всей правды.
С наступлением нового дня все тревоги исчезли. Лассе был в порядке и даже 
улыбался, когда мы встретились. Монреальская эпопея миновала.
Баталии в Монреале заинтересовали даже самого Эмиля Затопека. Когда в сентябре 
мы с Лассе были в Праге, где он вышел победителем пробега по улицам столицы на 
приз газеты «Руде право», мы встретились с этим знаменитым спортсменом. Он был 
почетным гостем пробега и присутствовал на заключительном банкете. Затопек 
повторил несколько раз, усиленно помогая себе пальцами: