убежденным в необходимости повергать во прах всякого, кто станет на его пути. 
Он вступал в драки на каждом стадионе лиги и заработал
массу
ненужных наказаний. И в самом начале его карьеры Эдамс был вынужден вызвать его 
в свой кабинет и сказать: «О'кей, сынок, ты себя показал. Кончай драться и 
начинай играть в хоккей».

По своему печальному опыту Хоу знает, что матчи не выигрываются на скамейках 
для оштрафованных, и поскольку достаточно покаялся в своих грехах, то в своих 
проповедях для молодых игроков, особенно тех, кто посещает его хоккейную школу, 
призывает играть жестко, но честно и оставаться вне скамьи штрафников.



Хоу как игрок

Для Хоу-подростка в жизни оставалось мало места для чего-нибудь кроме хоккея. 
Чуть ли не со времени, когда он научился ходить (а некоторые его биографы 
лирики утверждают, что он научился кататься на коньках раньше, чем ходить), им 
овладело страстное желание преуспеть в хоккее. Он был одержим этим всю жизнь. 
Когда он начал выступать в профессиональном хоккее, он вырезал из газет любую 
статью, в которой упоминалось его имя, наклеивал вырезки в альбом, чтобы 
показать их дома приятелям и доказать, что он не зря провел год в большой лиге.
Поначалу пределом его мечтаний было отыграть год в Национальной хоккейной лиге. 
Затем, когда год шел за годом, он начал думать о десяти годах. Достигнув этой 
вершины, он размечтался о пятнадцати. И неожиданно ему пришло в голову, что 
можно подумать и о двадцати.
«Я намерен оставаться в хоккее так долго, как смогу, – говорил Хоу. – Это 
единственное дело, которое я знаю. Это моя жизнь. В любом другом деле я 
пропаду».
Карьера Хоу в Детройте делится примерно на три периода. Первый – это годы 
«конвейера», между 1947 и 1952 годами, когда тройка Горди Хоу – Сид Эйбл – Тед 
Линдсей вызывала восхищение болельщиков на всех ледовых аренах лиги. Второй 
называют «годами величия», между 1952 и 1957 годами, когда Детройт доминировал 
в Национальной хоккейной лиге и ударной силой команды был дуэт Хоу – Линдсей, 
(после того как Эйбл покинул лед и стал тренером клуба в Чикаго). И, наконец, 
это условно называемое «десятилетие старейшины хоккея», когда Хоу, как никогда 
до этого, был движущей силой «Ред уингз» – забивал голы, руководя игрой в 
защите и атаке в этой долгой вечерней работе на льду. Он продолжал все эти годы 
совершенствовать свое мастерство, давая товарищам дружеский совет, когда его 
просили или когда он чувствовал, что это необходимо.
Огромные способности, которые у него были и есть, делают его излюбленной 
мишенью для сильнейших защитников лиги. Таков же был удел Мориса (Ракеты) 
Ришара, великого правого крайнего из «Монреаль канадиенс», чья хоккейная 
карьера часто сравнивалась с хоккейной жизнью Хоу. Тренеры посылали на лед 
разрушителей с единственной краткой инструкцией: «останови Хоу» или «останови 
Ришара», «мне плевать, как ты сделаешь это, но останови его».
Это было основным заданием для целой большой группы игроков, и если у них не 
хватало мастерства, в ход шли другие средства, чтобы избежать ссьтки в клуб 
низшей лиги за неспособность «разменять» или «подавить» грозного оппонента. 
Задержки, подножки, удары клюшкой – чего только не использовалось против двух 
величайших правых крайних, которые когда-либо выступали на хоккейных площадках! 
Реакция обоих на это была совершенно различна.
Галльский характер темпераментного Ришара вскипал даже при низкой температуре, 
и малейшая удача его «опекуна» – будь то задержка или разрушение комбинации – 
часто вызывала у форварда взрыв негодования, переходящий в драку с последующими 
бесчисленными удалениями и даже пропусками целых игр. Хоу, со своей стороны, 
решал проблему ответа обидчику с хладнокровием и утонченностью, хотя иногда и 
давал волю эмоциям и подвергался наказаниям. Парадоксально, что он часто, 
ссылаясь на собственный опыт, учит молодых хоккеистов, что матчи не выигрывают 
сидя на скамье штрафников. И тем не менее годы его самой высокой 
результативности были годами, когда он провел на этой злополучной скамье очень 
много времени.
Спокойный, сдержанный и даже застенчивый вне хоккейной площадки, он становился 
злобным и жестоким на льду. По крайней мере, так отзывались о нем некоторые из 
противников, кто не смог устоять на коньках после встреч с Хоу. Их личная 
оценка его как игрока весьма неприязненна. Однако даже в ней всегда сквозит 
уважение. Если свести все мнения этой части игроков команд противников в одно, 
то выйдет примерно следующее: «Хоу знает, как подчинять себя правилам. Он 
движется на самой грани свода правил. Сделай что-нибудь ему, и он не даст себе 
волю и не бросится на тебя. Только после следующей встречи с ним на льду у тебя 
появятся невесть откуда пять шрамов».
Один игрок, который, очевидно, часто был жертвой обманчивой внешности Хоу, так 
оценивает его с оттенком невольного изумления: «С этим Хоу трудно. Ты катишься 
рядом с ним, а у него вид такой, что невольно ожидаешь, что он спросит, как 
жена или дети. Вдруг ты получаешь локтем по физиономии, клюшкой в ребро и 
коленом в пах». Оппоненты утверждают в один голос, что у Хоу самые большие и 
твердые локти в хоккее. В его комнате, набитой хоккейными трофеями и призами, 
он хранит подарок с ироническим подтекстом, полученный от одного приятеля, – 
красные налокотники несусветного размера. Они такие, что могли бы служить