в говорит тренеру нашей юношеской команды: «Пусть мальчик приходит на 
занятия мастеров» – и показывает на меня. Я прямо оцепенел от неожиданности. 
Вот это счастье!
     Так я стал тренироваться в знаменитой армейской команде, которая много раз 
становилась чемпионом страны, неоднократно выигрывала Кубок СССР и которая 
всегда поставляла больше всего игроков в сборную.
     Как я старался! Во время игр бросался за каждой, даже самой безнадежной, 
шайбой. Наравне со всеми бегал и выполнял все упражнения. Возил своим новым 
друзьям яблоки из нашего сада. Я начал нарочно косолапить, подражая Евгению 
Мишакову. В разговоре я пытался ввертывать любимые словечки своих кумиров. 
Носил за ними клюшки. Хотел во всем быть похожим на них.
     Я был горд тем, что живу в пансионате ЦСКА на Песчаной улице, что мне 
разрешают переодеваться в раздевалке рядом с легендарными хоккеистами. Дней 
пятнадцать продолжалось тогда это немыслимое счастье.
     – Давай, мальчик, старайся, – одобрительно похлопывал меня по плечу 
Тарасов. И это звучало как высшая похвала. Тем более что я уже тогда знал, как 
скуп Анатолий Владимирович на хорошие оценки. Он и потом ругал меня гораздо 
чаще, чем хвалил. Наверное, боялся, что зазнаюсь.
     – Не слушай похвал, – любил говорить Тарасов. – Когда тебя хвалят, тебя 
обкрадывают. А если я тебе делаю замечания, значит, ты мне нужен.
     Но в середине июля праздник кончился. Команда уехала на юг, и, естественно,
 без меня. Я продолжал выступать в команде юношей. Мы стали чемпионами Москвы. 
В Новосибирске я впервые получил приз лучшего вратаря. Еще до этого тренеры 
сборной молодежной команды СССР брали меня вторым голкипером на чемпионат 
Европы в Хельсинки. Выступление наше было признано неудачным: мы заняли второе 
место, а ведь взрослая сборная уже успела приучить всех только к победам! Любое 
другое место, кроме первого, расценивалось как неудача.
     Зато через год, на молодежном чемпионате в ГармишПартенкирхене (ФРГ), мы 
добились победы! После этого чемпионата я пришел в наш армейский Дворец спорта, 
и тут меня снова окликнул Тарасов. «Наверное, хочет поздравить», – подумал я. 
Но тренер строго посмотрел и спросил:
     – А вы, молодой человек, почему не на льду? А ну, живо…
     В это время на площадке тренировалась взрослая команда ЦСКА. Еще не веря в 
свое счастье, я помчался в раздевалку.
     С этого дня вся моя жизнь пошла поновому. Тарасов поставил перед собой 
цель: сделать Третьяка лучшим вратарем. («Лучшим в стране?» – спросил я. 
Анатолий Владимирович с недоумением посмотрел на меня: «В мире! Запомни это раз 
и навсегда».) И мы начали работать. Сейчас мне порой даже не верится, что я мог 
выдерживать те колоссальные перегрузки, которые обрушились тогда на мои еще не 
окрепшие плечи. Три тренировки в день! Какието невероятные, новые, специально 
для меня придуманные упражнения. И еще МПК – «максимальное потребление 
кислорода». Это, если проще сказать, бешеная беготня по всей площадке. Быстрее, 
еще быстрее! Ребята говорили с состраданием:
     – Ну, Владик, ты своей смертью не умрешь. Тебя эти тренировки доконают.
     На занятиях десятки шайб почти одновременно летели в мои ворота, и все 
шайбы я старался отбить. Все! Я играл в матчах едва ли не каждый день: вчера за 
юношескую команду, сегодня за молодежную, завтра за взрослую. А стоило 
пропустить хоть один гол, как Тарасов па следующий день строго вопрошал: «Что 
случилось?» Если виноват был я – а вратарь почти всегда «виноват», – то 
неминуемо следовало наказание: все уходили домой, а я делал, скажем, пятьсот 
выпадов или сто кувырков через голову. Я мог бы их и не делать, – никто этого 
не видел, все тренеры тоже уходили домой. Но мне и в голову не приходило 
сделать хоть на один выпад или кувырок меньше. Я верил Тарасову, верил каждому 
его слову. Наказание ждало меня и за пропущенные шайбы на тренировке. Смысл, я 
надеюсь, ясен: мой тренер хотел, чтобы я не был безразличен к пропущенным голам,
 чтобы каждую шайбу в сетке я воспринимал как чрезвычайное происшествие.
     В Архангельском, где находится загородная база ЦСКА, меня поселили в одной 
комнате с Владимиром Лутченко и Николаем Толстиковым. Видимо, изза длинной шеи 
и тонкого голоса они тут же нарекли меня Птенцом. Мама попросила присматривать 
за мной официантку Нину Александровну Бакунину, и та всегда подкладывала мне, 
«мальчонке», самые лакомые кусочки.
     Тогда все это было как сон. Я, юнец, рядом с прославленными на весь мир 
хоккеистами. Помню, Рагулин, которого называли не иначе, как Александр Павлович,
 жил вместе с Кузькиным, и я, будучи дежурным, долго робел заходить в их 
комнату. А уж про Тарасова и говорить нечего – просто не смел попадаться ему на 
глаза. Тарасова, правда сказать, даже и ветераны крепко побаивались. По 
комнатам базы Анатолий Владимирович никогда сам не ходил – поручал это своему 
помощнику Борису Павловичу Кулагину. А уж если замечал какойнибудь беспорядок, 
то пощады от него ждать не приходилось.
     Мне его требовательность никогда не казалась чрезмерной:: я понимал тогда 
и особенно хорошо сознаю это сейчас, что максимализм Тарасова был продиктован 
прекрасной целью – сделать советский хоккей лучшим в мире. Человек очень 
строгий по отношению к самому себе, очень организованный и целеустремленный, он 
и в других не терпел расхлябанности, необязательности, лени. Я многим обязан 
Тарасову. И даже то, что некоторые склонны выдавать за его причуды, я отношу к 
своеобразию тарасовской педагогики.
     Валерий Харламов рассказывал такой случай. Однажды во время тренировки у 
пего развязался шнурок на ботинке. Он остановился, нагнулся, чтобы его завязать.
 Тарасов увидел это. Помрачнел и тут же обрушился на хоккеиста:
     – Вы, молодой человек, украли у хоккея дес