Я ошарашенно молчала. За исключением одной серьезной ошибки (я назвала 
дисквалификацию Корытека и Бабенко пожизненной, в то время как вопрос по сроку 
наказания должен был дополнительно обсуждаться в ИСУ), в материале были разве 
что совсем мелкие неточности. В чем я совершенно искренне призналась главному 
редактору.
– Извиняться, конечно, не хочется, – скорее утвердительным, нежели 
вопросительным тоном продолжил он. – А придется… Писеев – профессиональный 
аппаратчик. Наверняка проверит, какие приняты меры. В общем, думай пока. Пара 
дней в твоем распоряжении есть…
Ночь я промаялась без сна. А наутро в голове вдруг сложился совершенно четкий 
план. В отцовских записных книжках я нашла рабочий телефон его хорошего 
знакомого: высокопоставленного, с громаднейшим опытом, чиновника международного 
уровня, с которым, правда, никогда не встречалась лично и которого заочно 
боялась до одури: о его крутом нраве в ту пору ходили легенды. Позвонила и, 
представившись, поперла напролом:
– Мне нужна ваша помощь. Нет, к вам на работу подъехать не могу – это 
совершенно конфиденциальный разговор, и мне не хотелось бы, чтобы ваши коллеги 
знали, что мы с вами о чем-то беседовали. Я готова подъехать в любое место и в 
любое время. Мне нужно тридцать минут вашего времени. Да, я записываю адрес…
Разговор в итоге растянулся почти на два часа. Я честно выложила все карты на 
стол и сказала:
– Мне нужно досконально знать, что все-таки произошло в Хельсинки. Естественно, 
ваше имя нигде упомянуто не будет. Обещаю.
Собеседник хмыкнул, продолжая разглядывать меня тяжелым и, как показалось, 
неприязненным взглядом. И неожиданно рассмеялся:
– Узнаю характер: папина дочка… Ну, включай свой диктофон…
На следующий день я встретилась с Евгенией Богдановой. Этих двух бесед стало 
достаточно, чтобы история обрела совершенно законченную форму.
В Хельсинки произошло следующее.
Накануне выступлений спортивных пар в произвольной программе арбитр ИСУ Хели 
Аббондати, которая обслуживала этот вид соревновательной программы, получила 
конфиденциальное письмо (имя автора Аббондати наотрез отказалась назвать на 
официальном разборе), в котором ей советовалось обратить особое внимание на 
поведение четырех линейных судей – Евгении Богдановой (Азербайджан), Альфреда 
Корытека (Украина), Святослава Бабенко (Россия) и Марии Зухович (Польша). 
Интерес к этой группе за пару лет до этого проявлял член техкома ИСУ по 
фигурному катанию американец Рональд Пфеннинг: он заметил на одном из 
чемпионатов, что названные судьи и чешка Лилиана Штрехова расставили первые 12 
пар абсолютно идентично. Об этом тогда было даже сказано на разборе. Судьям 
сделали мягкое предупреждение, хотя те и сами были удивлены совпадениями. В 
Хельсинки Аббондати недолго думая попросила двух своих хороших знакомых – 
операторов компьютерной системы WIGE DATA – негласно последить за судьями.
– Я моментально почувствовала неладное, – рассказывала Богданова. – Обычно за 
спиной никого нет. Тут же я постоянно ощущала, что мне смотрят в затылок. 
Обернувшись, увидела девушку. Улыбнулась ей. Через некоторое время обернулась 
еще раз, снова поймала взгляд и снова улыбнулась, хотя все происходящее страшно 
мешало работать.
Могла ли Богданова «сыграть» в пользу России? Наверняка. Более того, я уверена, 
что так бы и произошло, не упади Бережная на тройном прыжке. За такую ошибку 
полагается снять как минимум 0,2 в технической оценке. Что Богданова и сделала, 
поставив фигуристам тем не менее 5,9 за артистизм. Если бы судья выставила те 
же оценки, но в обратном порядке китайской паре, они бы в ее расстановке 
остались вторыми. Но как профессионал Богданова не могла не понимать: снижать 
вторую оценку просто не за что. Рисковать же она не могла: еще во время 
существования СССР попадала под дисквалификации дважды. Оба раза за 
«национальное пристрастие». Случись прокол третий раз, неизвестно как повел бы 
себя ИСУ. А быть дисквалифицированной ни за что, даже не за свою страну, 
согласитесь, обидно.
Руководитель российской Федерации фигурного катания упорно отрицал, что контакт 
между судьями имел место. Но факты говорили о другом. Видеопленку с более чем 
часовой записью, на которую еще в Хельсинки ссылалась госпожа Стэпплфорд, она 
получила не только от WIGE DATA, но и от канадской телекомпании CBS. Поводом к 
разбирательству послужил фрагмент, на котором внимание англичанки привлекли три 
вещи. Во-первых, Святослав Бабенко слишком часто и, как сочла Стэпплфорд, 
условными жестами касался лица, потирая растопыренными пальцами то лоб, то щеку,
 то подбородок. Во-вторых, он постоянно раскачивал под столом ногой, вроде бы 
подавая сигналы соседу с «украинского» пульта. Естественно, оба этих факта 
легко опровергались: мало ли какой тик может возникнуть у человека в нервной 
обстановке. Но было и третье: перед тем как выставить свою оценку, Бабенко о 
чем-то тихо спросил Корытека. Тот, не расслышав, переспросил трижды – на пленке 
это было видно слишком хорошо, чтобы трактовать по-иному.
Фильм попал в руки председателя техкома в полночь. Просмотрев криминальные 
кадры, Стэпплфорд позвонила в номер коллеге по техкому немке Вальбурге Гримм и 
затем шведке Бритте Линдгрен. Это, кстати, было ошибкой: следовало дождаться 
утра и собрать техком в полном составе, пригласив Пфеннинга и российского члена 
комитета Александра Лакерника. Англичанка же, заручившись большинством, 
посчитала, что имеет право обращаться непосредственно в ИСУ с готовым 
предложением о трехлетней дисквалификации Бабенко и Корытека. Более того, по ее 
мнению, наказать российского судью следовало строже, чем украинского: за 
последние два года Корытек был предупрежден – все за то же национальное