не умел. Не знал, куда деваться от этой безысходности, и все чаще стал 
задумываться о том, что мы с Машей должны что-то поменять. Может быть, уйти к 
другому тренеру.


Если честно, то еще тогда я предложил перейти от Великовых к Москвиной. Но Маша 
наотрез отказалась уходить. Я понимал ее. Понимал, что для нее тренеры в чем-то 
ближе, чем родные мама и папа. Поэтому просто продолжал ходить на тренировки. А 
потом в Питере появилась Ленка.


Волею судьбы оказалось так, что я и все мои ближайшие друзья, их жены, подруги 
начали за ней присматривать. Жалели ее. Она была абсолютно одна. Отношения с 
Олегом у всех без исключения уже тогда были плохими. К Ленке он относился 
чудовищно. Будь это все не в России, а в любой другой стране, Шляхов, думаю, 
рано или поздно сел бы в тюрьму. Все знали, что он бьет Ленку, не дает ей ни 
копейки из заработанных денег. Она вечно ходила в синяках, боялась всего. 
Мало-помалу мы начали дружить, встречаться вне тренировок, появляться вместе в 
компаниях моих друзей.


Обстановку в нашей группе это накалило еще больше – за моей спиной начались 
разговоры, что я хочу уйти от Маши и кататься с Леной. Об этом, поверьте, тогда 
не было никаких мыслей. С одной стороны, у нас с Машей были неплохие результаты,
 с другой – я прекрасно понимал, что добровольно Шляхов с Леной не расстанется…

На чемпионате Европы 1996 года Петрова и Сихарулидзе стали пятыми. Результат 
говорил о том, что вчерашних юниоров не просто заметили, но признали, впустили 
в элиту. Но то было последним совместным выступлением фигуристов. Сразу по 
возвращении в Санкт-Петербург Антон позвонил тренерам и партнерше и сказал, что 
больше не придет на каток.

– Первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я узнал о случившемся в Риге,
 что я должен немедленно лететь туда и быть рядом с Леной. Это значило – 
бросить кататься вообще. Не помню, как я пережил чемпионат Европы, но каждый 
день на катке казался мне каторгой. Окончательное решение я принял за один день.
 Приехал домой, посоветовался с родителями. И уехал в Ригу. Там уже была Тамара 
Николаевна. То, что я увидел, показалось мне настолько жутким, что такого не 
придумать даже в кино. Весила Ленка, наверное, килограммов двадцать восемь. 
Худющая, одни кости, голова абсолютно лысая, огромный шрам… Она валялась на 
раскладушке в палате с восемью тетками, причем раскладушка стояла у самой двери,
 на сквозняке. И все это после сложнейшей трепанации черепа. Если бы мне кто 
тогда сказал, что всего через год мы будем кататься, я бы никогда не поверил. 
Да и не думал об этом. Проблема у нас всех была одна – увезти Лену в Питер и 
сделать все, чтобы она хоть немного пришла в себя…

Через год после травмы Москвина обыденно рассказывала журналистам, что 
нисколько не сомневалась в полном выздоровлении фигуристки. Лечением занимались 
лучшие специалисты-медики, они же наблюдали Лену на всех этапах тренировок, 
давали рекомендации. На чемпионате Европы в Париже – всего через год после 
травмы – Бережная выглядела замечательно. Она почти ничего не говорила на 
пресс-конференциях, но это с лихвой окупалось разговорчивостью партнера и 
тренера. Естественно, никому не приходило в голову спрашивать о событиях 
годичной давности. Хеппи-энд был налицо. Но до него было и другое.

– 
Лена ужасно комплексовала тогда
, – рассказывал Антон. –
Представьте себе, как может чувствовать себя молодая девушка, у которой не 
растут волосы и которая в довершение ко всему не может разговаривать. Мои 
друзья специально ездили в Финляндию, привозили оттуда специальные шампуни, 
бальзамы, растирки. Я до сих пор уверен, что большую, если не главную роль в 
выздоровлении сыграли люди, окружавшие нас с Леной.


Это было море заботы и внимания. Не представляете, как все были счастливы, 
когда волосы наконец начали расти. Для того чтобы восстановилась речь, врачи 
посоветовали читать Лене вслух. Мы и читали ей книжки целыми днями – все, что 
попадались под руку. От женских модных журналов до классики. В апреле – через 
три месяца после операции – врач разрешил вывести Лену на лед. Мы взялись за 
руки и поехали. Очень медленно и осторожно.


У меня, помню, проскользнула мысль: «А вдруг Лена сможет года через два-три 
начать тренироваться по-настоящему?» – но я ее тут же отогнал. А потом все 
стало получаться само собой: простенькие элементы, вращения. Было очень страшно.
 Особенно решиться на поддержки. Я прекрасно понимал: если, не дай бог, уроню 
Лену – это конец…

Больше других тех тренировок боялась Москвина. Страх опытного тренера был