на ее подкрутки и поддержки, хотя человек она широко образованный, начитанный, 
любящий театр, но со мной, с тренером, она постоянно обсуждала только наши 
проблемы. Поэтому она и была чемпионкой десять лет. Другие позволяли себе 
некоторые послабления, немного отвлекались, совсем немного, но этого было 
достаточно, чтобы покинуть пьедестал на следующий же год. Таких, как Ирина 
Роднина, сейчас единицы, такие становятся великими чемпионами, чемпионами на 
десятилетия. Но в дальнейшем именно такое отношение к спорту должно стать у тех,
 кто ему посвятил жизнь, законом.
Фигурное катание изменилось до неузнаваемости даже за те тридцать с небольшим 
лет, что я в нем сама тренировалась и теперь тренирую. Остались, как и прежде, 
только названия элементов: «аксель», «кауфман», «сальхов». Но «аксель», когда 
этот элемент так назвали, прыгали, вращаясь вокруг своей оси всего лишь раз, а 
сейчас крутят в три с половиной оборота, «тулуп» делают в четыре оборота, все 
прыжки достигли трех-оборотного вращения —и нет этому предела.
Изменился и подход к фигурному катанию. Раньше выступление спортсмена сводилось 
лишь к демонстрации набора прыжков под какую-нибудь музыку, да и музыку-то 
брали порой всего лишь за два дня до соревнований. Сейчас целые спектакли 
разыгрываются за несколько минут на льду. Нет в первой десятке участников 
чемпионатов мира во всех четырех видах фигурного катания, которые невнимательно 
бы отнеслись к подбору музыки, не придумали бы своего личного элемента. 
Советские фигуристы многое почерпнули из классического балета. Нам помогают 
лучшие хореографы. И программа теперь составляется так, чтобы между элементами 
не просто было два шага, а это должна быть целостная композиция, в которой 
прыжки, поддержки, позиции подчеркивают акценты в музыке.
Разве было что-нибудь похожее двадцать лет тому назад?
И разве можно было себе представить, каким будет фигурное катание через 
двадцать лет?
Наверное, технически оно будет выглядеть идеально. И выигрывать в нем будет тот,
 кто сумеет придумать что-то новое. А что придумают, какие немыслимые танцы 
поставят, не знаю. Но хочется и самой что-нибудь придумать через двадцать лет.
Может быть, к тому времени изменятся правила? Впрочем, я и сейчас бы внесла 
изменения в существующие правила ИСУ для фигуристов. Слишком много в них 
ограничений, тормозящих развитие вида. Возьму для примера только танцы. 
Подпрыжки — нельзя, поддержки не более чем на два такта музыки. И ряд других 
запретов, таких тяжелых, что я, например, когда ставлю программу, стараюсь о 
них не думать. Невозможно фантазировать, если постоянно помнить о всех этих 
запретах! И только когда танец готов, начинаю его чистить и с болью выкидываю 
то, что считается запрещенным. Обязательно, когда все поставлено и все 
подсчитано, находится лишняя поддержка (их число также ограничено). Я приучила 
своих спортсменов никогда не рассматривать программу, которую мы готовим к 
новому сезону, с точки зрения ограничений. Делать ее так, как требует музыка, 
как просит сердце. Не от правил идем, а от души.
Что будет со мной через двадцать лет?
Думаю, и через два десятилетия я буду приходить на каток с таким же 
удовольствием, с каким прихожу сейчас. Не хочу потерять ощущения счастья от 
своей прекрасной работы. Не хочу сделаться в своем деле ремесленником. Хочу 
оставаться и через двадцать лет таким же сумасшедшим тренером, каким я была, 
какая я есть. Так же бояться, что не сумею поставить программу перед новым 
сезоном, как боюсь этого уже два десятка лет. И все-таки ее поставить. И 
стремиться сделать ее самой лучшей в мире.
Я хотела бы иметь таких же преданных и любимых учеников, каких я имела и имею. 
Я хотела бы так же волноваться на тренировках. Страдать при каждом прокате.
Хочу, чтобы, как всегда, мои воспитанники приходили в мой дом, и чтобы я была 
здорова и могла их принимать, как принимала всегда, — вкусно кормить, долго 
беседовать. Чтобы комната, выделяемая нам на СЮПе для встречи Нового года, 
становилась все больше и больше. Хотела бы, чтобы каждое последующее поколение 
моих учеников знало бы, что делало предыдущее. Знали бы, как они дружили, как 
относились друг к другу, как вместе тренировались и катались. Как они жили и 
кем стали потом. И сколько было пролито пота и слез, чтобы кем-то стать.
Работать, пока есть силы, не знаю, на сколько их хватит, хотелось бы, чтоб их 
хватило надолго.
Мне нравятся все цветы, которые нам дарят. Отовсюду, где проходят соревнования, 
я везу в Москву цветы: из Америки, Японии, Канады. Мои ученики отдают мне свои 
цветы. Им остаются аплодисменты. Дома я долго разворачиваю огромные пакеты, 
потому что ничего так тщательно перед дорогой не упаковываю, как цветы. Порой 
огромные целлофановые мешки, в которые я укладываю букеты, весят до десяти 
килограммов. Десять килограммов цветов!
Цветы потом долго стоят у меня дома, расставленные во все вазы. Стоят до самого 
своего конца.
После чемпионата 1983 года в Хельсинки я забыла в холле гостиницы букет. Как 
вспоминаю об этой потере, сразу хочется плакать, Там было не менее пятисот роз!
Честно говоря, мне больше всего нравятся незабудки, но их почему-то никто и 
никогда не дарит.
Однажды в сибирском турне сборная приехала в Кемерово во время страшного 
снегопада и дикого холода. А в Кемерове открытый каток. Вся площадка в снегу. 
Мы сами ее расчищали каждые пятнадцать минут, но все равно ребята катались 
буквально по колено в снегу. Люди, которые пришли на наше выступление, казались 
снежными бабами, тем более они смотрели на лед стоя и без перерыва. Полтора 
часа стояли зрители под снегопадом, а потом стали бросать на площадку цветы, 
выращенные на окне. В основном на снег ложилась герань. Ребята доставали из-под