|
что Чайковская мой товарищ, мой педагог, с которым у меня складывались разные
отношения, от самых близких до тяжелых, когда мы превратились в двух
тренеров-соперников.
Познакомилась я с ней на Петровке, 26, на маленьком динамовском катке,
популярном у москвичей и зимой, и летом (с мая там открываются теннисные и
волейбольные площадки). Я каталась в паре с Жорой Проскуриным, нам было по
шестнадцать лет, тренировал нас Виктор Иванович Рыжкин, а хореографом к нам
пришла 21-летняя студентка балетмейстерского факультета ГИТИСа Лена Чайковская,
тогда Новикова. Пришла она в валенках и тулупе, в большом мохеровом платке,
модном в те годы. Забот у нее дома, пожалуй, было больше, чем на работе,—
родился сын. Сейчас Игорь закончил институт международных отношений, а тогда
это был четырехмесячный Игоряша, постоянно требующий внимания и заботы.
Новый хореограф сразу же произвела на нас сильное впечатление: красивая,
стройная, с загадочными глазами. Не заметить Чайковскую в толпе прохожих было
невозможно. Мы знали, что Лена была чемпионкой Советского Союза и тренировалась
у Татьяны Александровны Гранаткиной (Толмачевой). Теперь она пришла работать на
каток «Динамо».
Занимались мы с Чайковской не только на льду, но и на полу. Тогда не катались
так много, как сейчас, и урокам хореографии отводилось немало времени. На
занятия мы ходили с Ирой Даниловой, будущее которой определила Лена, когда
стала изучать с нами характерные танцы, о которых мы вообще ничего и никогда не
слышали. Она на нас надела сапоги, юбки, и мы с упоением — сначала под счет,
потом, когда Лена привела концертмейстера, и под музыку разучивали танцы.
Для Иры эти уроки кончились тем, что она по совету Чайковской оказалась в
моисеевском ансамбле, где с успехом работает по сей день.
Вот так Лена вела с нами занятия. Дробить, то есть отбивать чечетку, нам
хотелось с утра и до ночи. Не говоря уже о том, что мы сразу же привязались к
новому хореографу — человек она открытый и добрый, стали пропадать у нее дома,
нянчить ее ребенка. Она вошла во вкус тренерской работы, набрала себе группу,
тем более что Рыжкин, оставив нас, начал кататься в паре с Милой Пахомовой, и
теперь уже Чайковская нам придумывала программу. Короче, события менялись со
страшной быстротой. Рыжкин из тренера превратился в ученика, Чайковская из
хореографа сделалась тренером Рыжкина. Такое было возможно лишь в те годы
становления фигурного катания в нашей стране. В итоге мы с Жорой попросились
учениками к Елене Анатольевне.
Своего тренера мы полюбили до самозабвения. Ужасно боялись ее в чем-то подвести,
не дай бог, расстроить. Так получилось, что мы с Жорой стали ее основной парой.
И на своем первом чемпионате Европы — для нас, кстати, тоже первом
международном старте, который в 1965 году проходил в Москве, — Елена Чайковская
выводила на лед Тарасову и Проскурина. Позже у нее выросли сильные спортсмены,
такие, как одиночница Елена Котова, но мне кажется, мы с Жорой тогда были для
нее дороже всех. Чайковская творчески подходила к тренировкам, каждый день
проводя их по-разному, и создавала по тем временам необычные программы. Нам
первым в нашей стране она поставила танец под песню. Взяли песню Бабаджаняна
«Не спеши» в исполнении Муслима Магомаева, и под нее мы с упоением катались с
Проскуриным, публика нас вызывала по многу раз. Я ходила за Леной, как тень,
забыв про свой родной дом. Бегала в молочную и булочную, химчистку и прачечную,
сидела днем с Игорем и стала просто членом ее семьи. Все ее друзья стали моими.
Не было такой тайны, какой бы я не могла рассказать ей. Мы были очень близкими
подругами. Впрочем, и сейчас в тяжелые дни мы всегда вместе.
Мы ездили вместе отдыхать, и я не переставала удивляться, что даже летом на
восстановительном сборе, по сути дела, на отдыхе, Лена постоянно в работе,
придумывает что-нибудь новое. Как-то она попросила велогонщика Толкунова помочь
нам подобрать упражнения для общефизической подготовки. Заметив, что не все его
упражнения подходят к нашей специфике, она переделала их, что дало нам немало.
На следующий год мы катались с Жорой очень уверенно.
Масса различных историй происходила у нас с Еленой Анатольевной. Мне было
восемнадцать лет, когда в Горьком она отпустила меня и Лену Котову погулять.
Нас молодые люди пригласили в кафе. Чайковская не возражала, но велела в десять
быть дома. В десять мы, естественно, не пришли, в одиннадцать тоже, добрели до
гостиницы где-то без четверти двенадцать. Первое, что мы увидели, когда крались
по коридору, это голову Чайковской, которая выглядывала из комнаты. Я жила
вместе с ней, и когда вошла в номер, Чайковская встретила меня с наплаканными
глазами, так как уже представила себе все ужасы, какие могли с нами случиться,
и довольно конкретно сказала, кто мы есть такие и что она о нас думает. Легла
она вся в слезах, повернувшись к стенке. Я не спала полчаса, час, мучилась, что
расстроила тренера, и, наконец, решила: сейчас с ней помирюсь, прыгну к ней на
кровать, обниму ее, поцелую, и она мне все простит. И при погашенном свете я
делаю большой прыжок со своей кровати и падаю на Чайковскую, которая уже
безмятежно спала. Ох, как она кричала!
Лена мне прощала любые выходки. Даже те, какие красивая женщина девочке
простить не может. Мы возвращались летом с юга в Москву. Ей предстояла важная
встреча, и было необходимо выглядеть очень красивой. Пива, чтобы накрутить
волосы, мы не нашли, и тогда я ляпнула, что накручиваю в таком случае бигуди на
арбузный сок. Я старательно причесала Чайковскую, и мы легли спать. Утром
бигуди отрывались от головы только вместе с накрученными волосами. Понятно, что
|
|