соревнованиях с Родниной.
За три дня до начала соревнований арбитры нашли три ошибки в произвольной 
программе Родниной. Ошибки, то есть элементы с нарушением правил в 
незначительных и проходных частях программы, начали показывать по телевидению. 
И объяснять публике, и объяснять судьям (а судьи порой та же публика), что за 
них надо снижать оценки. Я попросила выключить в блоке, где мы жили, телевизор, 
запретила приносить к нам газеты и что-либо говорить по этому поводу.
Меня вызвали к руководству советской делегации, поинтересовались, не собираюсь 
ли я поменять программу. Я ответила, что за три дня, конечно, могу ее изменить, 
но это создаст неуверенность у спортсменов, а они должны катать то, что 
тренировали. Все это я горячо переживала, Разговор шел и с нашими судьями. 
После этих бесед я лежала пластом, у меня такая особенность, когда какие-нибудь 
неприятности, я ложусь. Ходила только на тренировки. Чайковская в подобной 
ситуации все время бегает. Она убегает в шесть утра и возвращается за полночь — 
и все бегом, а я нет, я должна лежать и не могу ни с кем общаться. Я была в 
таком тяжком состоянии, что боялась — не передастся ли оно и спортсменам.
Они тренировались нормально, и в общем-то я была в них уверена. Я была убеждена 
в своей правоте. Для меня по сей день эта ситуациия самая сложная в жизни, 
сложная в выборе правильного решения. Но ребята обо всей этой кутерьме и о моих 
муках не знали. Я не пускала их на тренировку Бабилонии, хотя посмотрела сама. 
Осталась после наших занятий в зале. Американцы катались хорошо — это была 
последняя тренировка перед короткой программой, и именно в этот день Гарднер 
начал падать, исполняя флипп. Я сидела очень близко, около бортика, и ясно 
видела, что он очень нервничает и с собой совладать не может. Не сделав ни 
одного прыжка, он ушел с тренировки. А села я специально гак, чтобы они меня 
видели.
Бабилония и Гарднер пришли на тренировку Родниной и Зайцева, пришли тоже всего 
один раз, сидели на самом верху, незаметно, но я их увидела и сразу сказала 
Родниной: «Вон забились в угол, сейчас истрепят себе все нервы и уйдут минут 
через пятнадцать». Так оно и вышло. Роднина была в ударе, и эта тренировка 
американцев погубила. Они через пятнадцать минут встали и ушли. Четверти часа 
им оказалось достаточно. Роднина производила на них впечатление, как удав на 
кролика. Еще с Японии, Они морально не созрели, чтобы обыграть Роднину,
До старта я никуда не ходила, в последний день ни с кем не общалась. Я вообще 
не люблю с кем-нибудь беседовать перед соревнованиями. Вечером мы пришли во 
дворец. У входа толпа. Ира идет в людском коридоре, сосредоточенно опустив 
голову, впечатление такое, будто она одна в пустой шахте. Подступиться к ней 
никто не рискнул.
Я другие пары не вышла смотреть — силы в себе копила. Силы были нужны, чтобы 
вместе с ребятами программу катать. Пошла посмотреть только разминку Гарднера. 
Вылезла из-под телевизионной камеры — на катке Лейк-Плэсида никуда никого не 
пускали — и таким образом оказалась в проходе. Справа от меня судьи сидели, а 
надо мной расположилось руководство ИСУ (Международного союза конькобежцев). На 
разминке Гарднер упал пять раз. Он упал с волчка, флиппа, перебежки, Он не мог 
ни разу поднять партнершу в поддержку. И судьи сидели как парализованные, и зал 
молчал, мне стало даже жутко. Не надо было быть специалистом, чтобы увидеть, 
как он психически подавлен. Уже закончились шесть минут разминки, а американцы 
снова выходят на поддержку, Впервые в моей практике спортсмены перекатывали 
отведенное время, и судьи даже не шевелились, никто не дает гонг. И снова 
поддержка срывается. Я кричу наверх Валентину Николаевичу Писееву, который 
входит в состав ИСУ от нашей страны: «Время, протест. Подавайте протест». Он 
бежит вниз, к судьям, но те, как бы очнувшись, дают гонг. На секундомере — 
шесть минут двадцать три секунды. Я сразу поняла — шансов у чемпионов мира нет 
никаких. Из этого состояния спортсменов вывести трудно, почти невозможно.
Бабилония — Гарднер катались третьими в группе сильнейших. Они вышли на лед, 
когда объявляли оценку предыдущих. Она выходит первой, он за ней... и у борта 
падает. Поднимается, хихикает, а коньки из-под него снова уезжают, ноги 
перестают слушаться, он белый как мел. Потом говорили, что Гарднер был с 
травмой. Но это все чушь, нас, тренеров, обмануть невозможно, мы видели, что с 
ним делаетя Бабилония берет его за руку и выводит к красной линии. Тут же он 
поворачивается и убегает со льда, тренер держит, не выпускает его. И все это 
видят, и я стою рядом, в проходе. Гарднер рвется, тренер его держит, все это 
происходит очень быстро, Бабилония поворачивается и видит, что партнера нет 
рядом, его ужа нет на льду, и начинает рыдать. Едет к нему и рыдает. У каждого 
фигуриста есть две минуты на выход, и они начинают его уговаривать, но он 
вырывается и все же убегает. Больше я его не видела.
Зал молчит, весь увешанный плакатами: «Бабилония лучше Родниной», «Гениальные 
спортсмены», «Бабилония — Гарднер — лучшая пара».
Я понимаю, надо что-то делать, подобная ситуация может вывести из равновесия 
кого угодно. Я лечу к Родниной, перед дверью, что ведет в женскую раздевалку, 
несколько раз глубоко вдыхаю-выдыхаю и спокойно вхожу. В раздевалке уже вся 
американская команда рыдает. Роднина сидит злая, спрашивает: «Что там 
делается?» — «Ничего не делается,— отвечаю,— Бабилония — Гарднер с соревнования 
снялись. Тебе все нервы перепортили, а сами на старт не вышли».— «Как не 
вышли?» — «Вот так. Видишь, до чего ты их своей тренировкой довела».— «Ну, 
погодите,— взорвалась Ира,— я всем покажу, как надо кататься. Иди успокой Сашу».

Вызываю Сашу, он ничего не знает, так как Гарднера увели в другую раздевалку. 
«Ты, Саня, катайся спокойно. Твои друзья со старта снялись». Саша нервничал. И 
все же они показали блестящий прокат короткой программы. Роднина и Зайцев