Тяжёлые утраты
     
     Над далёкими полями Маньчжурии и Монголии уже собирались тучи войны, но 
над моей Японией небо было голубым и мирным. Жизнь шла своим чередом. Император,
 как и прежде, выполнял свои многочисленные обязанности.
     Я готовился к показательным выступлениям по каратэ перед императором. Они 
должны были проходить в императорском дворце, и я был допущен на них в качестве 
одного из участников.
     До сих пор я прекрасно помню все события того дня, когда я и несколько 
моих учеников исполняли каратэ ката в присутствии своего императора. Бедный 
окинавский юноша, который каждую ночь тайком ходил брать уроки в дом своего 
учителя, не смел даже во сне мечтать о столь высоком взлёте в своей карьере 
мастера каратэ. Но это произошло. Я был удостоен высочайшей чести исполнять 
каратэ ката перед императором. Мне было уже далеко за пятьдесят.
     Я уже выступал перед императором ранее, когда он был ещё наследным принцем 
и посетил Окинаву во время своей поездки в Европу, но ситуация тогда была 
совсем другой. В то время каратэ было одним из наименее известных боевых 
искусств. Фактически, оно было совершенно неизвестным за пределами островов 
Рюкю. Теперь каратэ занимало своё почётное место среди других традиционных 
боевых искусств. Я отлично понимал огромную разницу между моим выступлением на 
Окинаве и этим выступлением в Токио, поэтому мне с трудом удавалось сохранять 
спокойствие.
     После выступления меня пригласили на встречу с Тинда Сутэки, 
распорядителем императорского двора. Он сказал мне, что император хорошо 
запомнил выступление в замке Сюри и спросил, не тот ли самый человек выступает 
сейчас здесь, в Токио. Читатель может представить себе мои чувства, когда я 
услышал эти слова!
     Тем временем наши мирные дни закончились. Когда разгорелся маньчжурский 
конфликт, Япония быстро стала готовиться к большой войне. Теперь количество 
учеников, приходящих в моё додзё, увеличилось ещё больше. После начала войны в 
Китае и начала Второй Мировой войны моё додзё уже не могло вместить всех 
молодых людей, желающих тренироваться. Так как занятия проходили во дворе и 
даже на улице, то я беспокоился, что стук кулаков по «макивара» будет мешать 
соседям.
     Всё чаще ко мне приходили юноши и говорили, становясь передо мной на 
колени: «Сэнсэй, меня призывают в армию. Иду служить моей Родине и моему 
Императору!» Ежедневно, иногда по нескольку раз, приходилось мне слышать это от 
своих учеников. День за днём они старательно изучали каратэ, готовясь к 
рукопашной схватке" с ненавистным врагом, и верили, что способны на это. 
Действительно, мне рассказывали, что некоторые офицеры приказывали своим 
солдатам в случае невозможности применения винтовки или меча атаковать 
противника безоружными. Такая отчаянная атака в армии называлась «атакой 
каратэ».
     Много моих учеников погибло в сражениях. Так много, что я потерял им счёт. 
Моё сердце было готово разорваться, когда я получал известие за известием о 
гибели таких многообещающих юношей. После каждого такого сообщения я оставался 
в опустевшем додзё один, устремляя свою молитву к душе погибшего ученика и 
вспоминал дни, когда он старательно занимался каратэ в моём додзё.
     Как и многие другие, я и моя семья испытали личное горе, которое 
усиливалось тем, что становилось очевидным: Вторая Мировая война закончится 
поражением Японии. Когда весной сорок пятого года мой третий сын Гиго заболел и 
попал в госпиталь, я переехал вместе со старшим сыном в Койсикава. Пока я там 
жил, моё додзё было полностью разрушено во время воздушного налёта.
     Я вспоминал о том, с какими любовью и щедростью оно было построено 
энтузиастами каратэ. Это додзё было воплощением их преданности боевому 
искусству, и его постройка казалась мне самым важным делом в моей жизни. Теперь 
за один миг его не стало.
     Вскоре, как и ожидалось, произошла подлинная катастрофа: император 
подписал акт о безоговорочной капитуляции Японии. После этого в жизни столицы 
начался хаос, который был гораздо больше, чем я мог предполагать, поэтому я 
уехал из Токио в город Оита на острове Кюсю, куда ещё раньше бежала моя жена 
после начала битвы за Окинаву. Я надеялся, что вдвоём мы легче переживём эти 
трудные дни, а мне будет проще найти себе пропитание в провинции, чем в 
разрушенной, разорённой и голодной столице.
     Но моя жизнь на Кюсю была совсем не такой, как я себе её представлял. В 
Оита было множество эвакуированных с Окинавы, но мы не имели родственников 
среди толпы беженцев. Не так уж хорошо было и с питанием: немного овощей, 
которые мы сами выращивали и морские водоросли, которые мы собирали на берегу 
моря. Моя жена была уже довольно старой женщиной и недолго сохраняла свой 
неукротимый дух.
     Однажды она вдруг почувствовала, что ей стало плохо. Её уже давно изводила 
астма, которая теперь приобрела столь тяжелую форму, что она дышала с большим 
трудом. Я помню, что я сидел рядом с ней и вдруг увидел, как она приподняла 
своё измученное тело и повернулась лицом в сторону Токио. Её губы шевельнулись 
в беззвучной молитве. Потом она повернулась в сторону Окинавы, сжала свои 
дрожащие руки и прошептала другую молитву. Конечно же я догадался, о чём она 
думала: глядя в сторону Токио, она думала об императоре и императорском дворце, 
она думала о своих детях и внуках. Когда она смотрела в сторону Окинавы, то 
возносила свою последнюю молитву к духам предков прежде, чем присоединиться к 
ним.