производству деревянных профилей в Германии, которая никогда не была построена, 
и тем самым способствовал обеспечению кредитных потоков Рамозеру. О том, как 
последнему могло удаться выманить деньги в потерпевшем банке, в судебном 
выступлении было сказано следующее касательно его личности: он был „настоящим 
мастером обмана, способным не только убедительно рассеивать возникавшие в 
отношении него опасения, но и привлекательно представлять планы и намерения“. 
Суд констатировал, что только так можно объяснить тот факт, что Рамозер по не 
зависимым друг от друга делам почти одновременно смог выманить у пяти банков 
четверть миллиарда шиллингов. Было признано, что все директора банков могли бы 
позволить Рамозеру обмануть себя, только в отношении Йоханна Бергера такой 
возможности признано не было».
Доктор Визер далее: «Приговор, вынесенный в Австрии, базировался на 
предварительных расследованиях, проведенных исключительно в Германии. Все три 
главных свидетеля отклонили просьбу прибыть в Австрию: Рамозер (под арестом во 
Франции), немецкий планировщик-архитектор, который обманул банк мнимым 
прогрессом в строительстве, и, наконец, (немецкий) директор банка собственной 
персоной, который разрешил выплаты, несмотря на то, что существенные условия 
одобрения кредита (поток собственных денежных средств, подтверждения 
инвестиций) не были выполнены и несмотря на то, что у него был ревизионный 
отчет собственной правовой службы о том, что в этом деле некоторые детали 
подозрительны».
Доктор Визер к вопросу мотивов: «Никто так и не смог объяснить, какой мотив мог 
иметь Йоханн Бергер для того, чтобы за те два миллиона марок, которые он, как 
тогдашний кредитор, охотно получил бы от Рамозера обратно, заниматься 
криминалом такого масштаба. Поскольку дело о пропавшей кредитной сумме должно 
было бы неизбежно в один прекрасный день открыться. Другого не дано. Почему 
человек, который обеспечен и владеет уважаемой фирмой, одним словом, совершенно 
не намеревающийся уходить в подполье, станет заниматься этим?»
После первого шока все надежды обратились к Верховному суду. Мы все единодушно 
были уверены в успехе, и отец тоже.
Между тем положение фирмы стабилизировалось. Нужно было внедрить новое 
руководство предприятием, которое в сотрудничестве с Йоханном Бергером стало бы 
использовать его ноу-хау на благо фирмы. Для увольнения старого директора и 
назначения нового, Альберта Майера, была согласована дата — 9 июля 1997 года — 
в Зальцбурге, в канцелярии адвоката. Эта дата должна была стать для отца самым 
радостным, что он пережил за последние три года, поэтому он пребывал в эйфории.
Майер находился в Лихтенштейне, Бергер в Вергле, адвокат в Зальцбурге. Посреди 
лета — идеальное положение дел для восторженного пилота спортивного самолета. 
Да к тому же отцу была противопоказана прямая дорога по автобану в Зальцбург. 
Она проходит по немецкой территории. А в Германии Йоханн Бергер по-прежнему 
считался лицом, подлежащим аресту (статья шенгенского соглашения, по которой 
австрийский судебный процесс отменял бы немецкий, еще не вступила в силу). Так 
что совершенно естественным выглядело, что отец заберет Майера в Вадуце и летит 
с ним в Зальцбург. Так и договорились.
Необычно для этого времени года, 9 июля в нижней долине Инна господствовал 
туман. Это была погода, в которую полета для удовольствия точно не получится. 
Но, учитывая важность встречи, условия были довольно сносными. Кроме того, 
Йоханн Бергер никогда еще не принадлежал к категории чересчур осторожных. В 
противном случае пришлось бы отменить встречу, поскольку у Майера не было 
другой возможности вовремя прибыть в Зальцбург.
Одномоторный самолет был марки Robin — французская 4-местная спортивная машина, 
двигатель Porsche, с очень хорошим оснащением, более чем солидный спортивный 
самолет, которым отец владел уже верных 10 лет. У него был большой налет, и 
вообще он был опытным пилотом. В основе своей машина предназначалась для 
визуальных полетов, но имела и инструменты для аварийных случаев.
Майер ждал на вышке в Лихтенштейне, пока не пришло известие: Йоханн Бергер 
разбился.
Весть застала меня в Лондоне.
Это так жестоко меня потрясло, что я не могу описать. То многое, что составляло 
для меня смысл и имело ценность, в один момент рухнуло.
Совершенно обычная любовь сына к отцу за эти три года стала еще сильнее и 
драгоценнее. Я был совершенно ясно убежден в его невиновности и в той 
несправедливости, которой он подвергся. Важнейшей целью моей жизни стало помочь 
преодолеть ему этот кошмар. Никакая успешная спортивная карьера не была столь 
важна для меня, и потому судьба моего отца наложилась на три гоночных сезона.
Я позвонил маме. Полиция уже была у нее. Несчастье произошло практически у 
ворот дома, по прямой около трех километров.
Я полетел в Мюнхен, попросил встретить меня в аэропорту и поехал к маме. По 
дороге я проезжал аэродром Куфштайн-Лангкампфен. Пилоты-коллеги отца были там, 
все рыдали. Объяснения мало чем помогли: какой туман был утром и как могла 
случиться трагическая ошибка.
Я поехал дальше, к маме. Мы переживали событие, которое отличалось от всего 
ранее пережитого. В моей жизни часто бывало, что распахивалась какая-то дверь, 
и я вдруг оказывался в совершенно новой области, получал совершенно новый опыт. 
Но теперь все было гораздо хуже, даже не с чем было сравнивать. Несколько 
аварий, происшедших со мной и с другими, вызывали во мне иногда сходные чувства.
 Для тебя все еще не так плохо, как для других, которые страдают намного больше.

Заниматься чем-то — вот было лучшее средство, чтобы как-то пройти через это 
испытание. Организация похорон помогла мне немного отвлечься от себя самого.