одновременно. Куки по шесть месяцев держал Минору в Штатах, а она все хуже и
хуже играла. Как национальный тренер, я,  конечно,  не  должна  была  давать
советы, но у меня другая точка зрения на тренерскую этику. Я  тогда  сказала
Куки: "Ицуку в Америке сходит с ума. Она же не собирается  сюда  переезжать.
Ты вспомни,  как  ты  чувствовал  себя  в  этой  стране  после  трех  недель
турниров?" Он начинает говорить, что ему и сейчас тяжело без японской  пищи,
без японских песен и японского языка.
   "Посмотри, сколько турниров она держит, - сказала я ему, - а потом  увози
ее обратно домой". Куки  меняет  график,  и  с  восьмидесятого  места  Ицуку
поднимается до тридцатого. Наверно, я ненормальная, но я  получаю  от  этого
удовлетворение.  Марат  Николаевич  Зверев  упрекает  меня  в  том,  что   я
вмешиваюсь в его тренировочный процесс, хотя на протяжении  четырех  лет  он
делал все, что я ему говорила. И пока еще ничего не  сработало  наоборот.  В
1988 году он ругался со мной, требовал поездки в Японию, а я  отправляла  их
во Францию, уверенная в том, что на  Ролан  Гарросе  Наташа  должна  сыграть
лучше. Наташа вошла в финал, но Марат Николаевич первое, что  сказал  мне  в
"Шереметьеве" после возвращения: "Все равно надо было ехать в Японию".
   Марат Николаевич продолжал  высказывать  недовольство  по  поводу  замены
Японии на Францию, а я думала: "Прошло всего лишь двадцать лет, а как все  в
нашем теннисе изменилось. Перед  первой  моей  поезд-кой  на  Уимблдон  меня
пригласил к себе Виктор Владимирович Колегорский, начальник отдела  тенниса.
Он строго сказал: "Оля, ты знаешь, что едешь на Уимбл-дон?" Будто  гром  над
головой грянул. Я обомлела. "Нет!" -  "Как?"  -  удивился  Колегорский.  "Не
знаю!" Он весомо повторил: "Ты  едешь  на  детский  турнир  Уимблдона".  Мои
тогдашние шестнадцать - это не нынешние  шестнадцать.  Я  встала  по  стойке
"смирно". Остановила дыхание, задумавшись, как мне реагировать на окружающий
мир. "У тебя форма есть?" - спросил  Колегорский.  Я  с  гордостью  сказала:
"Да". - "Тапочки есть?" - "Есть!" Под  тапочками  подразумевались  советские
полукеды за пять шестьдесят  на  каучуковой  подошве.  "Носки  есть?"  Носки
связаны Ниной Сергеевной, и  еще  пара,  купленная  в  Таллинне.  "Есть!"  -
сказала я. "Юбка есть?" Юбка сшита мною лично. "Есть!" - отрапортовала я. "А
майка?" Майка с буквой "Д" на груди, предмет зависти ровесников. Я  сказала,
что у меня все есть. Виктор Владимирович обомлел. Я не сразу поняла,  о  чем
меня спрашивал начальник отдела тенниса. Самострочная юбка и белая  майка  с
голубой буквой "Д"  мне  казались  верхом  теннисной  элегантности.  Юбки  с
фирменным значком Фрэд Перри - зеленый веночек  -  на  Ире  Рязановой  нами,
девчонками, подающими мячи, рассматривались, как наряд манекенщицы. Мы сшили
точно такие же, с тройными складками.
   Когда мне перед поездкой в Лондон выдали синий, из чистой шерсти костюм с
надписью "СССР", я легла в нем спать - так не хотелось его с  себя  снимать.
Чувство приподнятости от качественной одежды  или  ракеток  есть  у  каждого
теннисиста. Сколько ракеток было мною получено! Для себя,  для  спортсменок,
для Вити, для Кати. Но каждый раз, когда я расчехляю ракетку  и  раскручиваю
целлофан с ее ручки, у меня тот же трепет, как от синего костюмчика.
   В Англии Аня Дмитриева дала мне в руки "Шлезингер" и спросила: "Оля, тебе
нравится эта ракетка?" Что  я  могла  ответить?  С  придыханием  я  сказала:
"Конечно". - "Ты хочешь играть такими ракетками?" Совершенно не  обязательно
было отвечать на этот вопрос: хочу я или не хочу было написано на моем лице.
   Через неделю мне принесли две ракетки. Как я сейчас понимаю, принадлежали
они Ане, но она решила за  мое  хорошее  выступление  на  детском  Уимблдоне
поделиться ими со мной! "Шлезингер", и  как  у  Дмитриевой!  Даже  сейчас  я
помню,  как  их  опробовала.  Желтые  натуральные  струны,  на  них  кошечка
нарисована, черная  нитка  перетягивает  струны,  чтобы  они  не  двигались.
Прозрачный целлофановый чехольчик и золотой  чехол  сверху.  Белая  сумка  с
кошкой. Сносу ей не было, через двадцать три года я отдала ее папе.
   ЧАСТЬ II
   ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

   I. АНГЛИЙСКИЙ ТРЕНЕР
   ОТЪЕЗД
   Конец восьмидесятых для меня, как для тренера сборной  СССР,  складывался
более чем удачно. Начался невероятный расцвет  женского  тенниса  в  стране.
Наташа Зверева играла блестяще, Лариса Савченко играла очень хорошо. У  всех
появились надежды, у меня тем более,  -  очень  скоро  к  ним  придут  самые
большие победы.  Более  того,  за  моими  девочками,  входящими  в  сборную,
поднималась плеяда молодых  игроков.  Так  оно  и  получилось,  потому  что,
например, лидер сборной России Елена Лиховцева - одна из  тех,  кто  сегодня
наиболее  заметна,  тогда  как   раз   оказалась   на   подходе,   ей   было
тринадцать-четырнадцать лет. Однажды мой муж Витя  позвал  меня  к  себе  на
тренировку на Ширяево поле, где он  занимался  с  группой  детей,  а  в  ней
начинала играть семилетняя Аня  Курникова.  Возникала  цепочка,  когда  один
тянет другого, тот третьего и все они поднимаются на высокий уровень.  Такая
цепочка и есть система, а система - самое главное для развития  любого  вида
спорта. Ее еще можно назвать преемственностью.
   И тут, когда казалось, что все в сборной  уже  стабильно  поднимается,  у
меня начался стресс. Теннис действительно наладился, зато  все  остальное  в
стране разваливалось,  включая  и  саму  страну.  Стали  возникать  вопросы,
которых раньше избегали, так как ответов на  них  никто  не  давал.  Система
подготовки игрока еще существовала и работала. Но сложившаяся ситуация и эту
систему начала расшатывать. Я понимала, что ту должность, которую я  занимаю