делах всегда коллективная "ответственность". Я не верила, что походами в  ЦК
можно что-то изменить. Проблемы тогда решались сами по себе, точнее, сами по
себе умирали. В те годы в  теннисе  была  сильная  федерация,  состоящая  из
влиятельных людей, но и они ничего изменить не могли.
   Что же в итоге мы потеряли? Не только теннис стал другим за эти годы,  но
и тренировки. Качество теннисного урока в Союзе было не хуже, порой и лучше,
чем за рубежом. Но вот прошло шесть лет, мы приезжаем на Запад, а там уже не
одинокий тренер  мячи  подкидывает,  там  с  сильнейшими  работают  бригады,
организованы  теннисные  центры.  Мы  среди  зарубежных   теннисистов,   как
провинциалы, впервые попавшие в столицу. А то, чего мы  сумели  добиться,  я
говорю о возвращении наших мест среди элиты, - это героизм.  Героизм  прежде
всего личных тренеров теннисистов.
   Но, став тренером, я ни дня не  сомневалась:  стену,  отгораживающую  наш
теннис от мирового, пробьем. Меня не занимали южноафриканские проблемы,  мое
дело было восстановить то, что разрушили в собственном доме. Первая брешь  в
стене - решение сделать теннис олимпийским  видом  спорта  -  позволила  нам
кое-что отвоевать. В начале 1983  года  в  Москве  проходил  матч  на  Кубок
Дэвиса, где наша сборная встречалась с командой Франции. В  Москву  приехали
знаменитые французские  игроки  Лаконт,  Ноа.  Советская  теннисная  публика
спустя годы увидела настоящий класс  игры.  На  этой  встрече  присутствовал
президент Международной теннисной федерации Филипп Шатрие. Филипп любил  нас
с Аликом, помнил наши матчи и всегда  с  симпатией  относился  к  советскому
теннису. Меня послали встретить его  в  гостинице  "Космос"  и  привезти  на
переговоры в Спорткомитет к тогдашнему заместителю председателя Ивонину.  По
дороге Филипп все спрашивал: "Что же происходит? Вы же потеряли все позиции,
которые завоевали".  Я  чистосердечно  объяснила  ему  ситуацию:  Олимпиада,
бойкот и отсутствие денег. Филипп спросил: "Что я могу сделать?" Я попросила
объяснить нашему руководству, что сейчас представляет собой мировой  теннис,
так как мои доводы - это одно, а его слова, переданные через переводчика,  -
другое. В своем отечестве, как известно, пророков нет. Потом нам как-то надо
попасть  на  крупный  турнир.  А  как?  Теперь  правила  новые,  нас  нет  в
компьютере. "Я дам тебе две уайлд-карт, но не в  основную,  а  в  отборочную
сетку первенства Франции", - пообещал Филипп. У меня заколотилось сердце,  я
понимала, что получила первую зацепку. К тому же Филипп  пообещал  мне  свою
помощь, если я поеду в Нью-Йорк договариваться с WTA  насчет  уайлд-карт  на
открытое первенство США.
   Я сказала, что, если он об этой  трехдневной  поездке  поговорит  с  моим
руководством,  я  буду  ему  благодарна.  Все  получилось  очень  хорошо,  в
Управлении спортивных игр нашлись деньги, чтобы послать меня на трое суток в
Америку, а Филипп в несколько дней помог получить мне визу. Я отправилась  в
Нью-Йорк с трепетом, своих бывших соперниц и настоящий теннис  я  не  видела
уже несколько лет, я даже не  знала,  кто  чем  занимается  в  WTA.  Но  мне
повезло, исполнительным директором  WTA  оказался  Джерри  Даймонд,  который
хорошо меня помнил, я в  свое  время  даже  останавливалась  в  его  доме  в
Сан-Франциско. От решения WTA зависело, будем ли мы играть уже в том же году
Уимблдон, в противном случае неизвестно, когда мы на него вообще попадем.  К
моему приезду Филипп всех  уже  подготовил.  Энн  Джонс,  Бетти  Стове  были
настроены меня  поддержать  как  тренера,  поскольку  и  они  все  уже  были
тренерами, и как старого боевого товарища. Теннисная семья -  это  теннисная
семья.
   Перед собранием зашла к Даймонду объяснить ситуацию  и  увидела,  что  он
тоже взволнован: "Русские возвращаются в теннис".  На  собрании  не  было  и
половины тех, кого я знала, но меня еще помнили. Я высказала нашу просьбу, и
когда замолчала, то увидела: наш вопрос пока в подвешенном состоянии. И  тут
Джерри Даймонд взял слово и сказал приблизительно следующее: "За все то, что
сделали советские теннисистки  Морозова,  Крошина  и  Чмырева  для  развития
женского тенниса в мире, можно вне правил, при отсутствии  компьютера,  дать
две свободные карты сборной СССР на Уимблдонский турнир, первенство  Франции
и США".
   Наши мужчины, идя другим путем, свои проблемы по  возвращении  в  мировой
теннис к тому времени уже решили. После того как я с помощью Джерри добилась
и возвращения женщин, мне оставалась сущая ерунда: добыть в Москве квоты  на
выезд и деньги. Но отступать начальству некуда, Ивонин же  связан  словом  с
Филиппом Шатрие.
   В любой комитет Международной федерации тенниса  кому-либо,  не  имеющему
имени в этом виде спорта, трудно попасть. Человека с улицы туда не  возьмут,
если даже он космонавт  или  солист  Большого  театра.  Достаточно  привести
список советских звезд шестидесятых-семидесятых годов - Дмитриева, Бакшеева,
Егоров, Крошина, Метревели, Коротков - и  отметить,  что  никто  из  них  не
работал в большом теннисе, следовательно, не имел выхода и  в  международную
жизнь. Разве это не расточительство?  Остался  в  большом  теннисе  Теймураз
Какулия, и, пожалуйста, результат - Лейла Месхи. Можно научить удару справа,
но есть вещи, необъяснимые публике: как научить  играть  на  Уимблдоне.  Это
могут сделать только те, кто сам там играл.
   Бытует  мнение,  что  игрок  высокого  класса  не  может  быть  таким  же
высококлассным тренером. Возможно, оно и верно, хотя я всегда это  отрицала.
Конечно,  нормальный  человек  не  может  дважды  пережить  столь   огромную
нагрузку. Но ведь у каждого из бывших звезд теннисных знаний  в  тысячу  раз
больше, чем у того, кто окончил Институт физкультуры. Да,  сил  не  хватает.
Моя новая жизнь  складывалась,  как  и  та,  первая,  в  спорте,  в  борьбе.