позволить себе спорить с судьями, в игре оставался предельно собранным. Матч
Метревели с Орантосом в Кубке Дэвиса. Алик уступает  в  первых  двух  сетах,
потом отыгрывается, в решающей пятой партии проигрывает - 4:1.  Но  в  конце
концов все же выиграл. Выцарапал. У Орантоса сводило руку, когда  закончился
матч. Алика же свело всего: пах, ноги, мышцы рук - его унесли с корта.
   Во время своих матчей Алик со мной разговаривал. Если  ему  кажется,  что
мяч в ауте, я должна подтвердить: "Да, в ауте", хотя  ясно  видела,  что  он
попал в площадку. Если не соглашаться с ним,  он  начнет  волноваться,  ведь
Метревели любит всегда быть правым. Глупо подсказывать ему - играй влево. Он
нуждался в другом: кто-то должен сидеть рядом, поддерживать его.
   Тренерам запрещено подсказывать по ходу матча. Алик смотрит на меня, а  я
должна обязательно махнуть головой: или "да", или "нет". Тренеры  выработали
для нас целую систему  знаков,  и  я,  сидя  на  трибуне,  махала  руками  и
подмигивала, хотя до сих пор сомневаюсь в целесообразности  этих  подсказок.
Но если спортсмен во время состязаний нуждается в контакте,  он  должен  его
иметь.
   Однажды в Каире, когда закончился матч, он сел на корт и сказал:  "Играть
больше не буду. Ты посмотри на мои ноги, - и начал срывать с них куски кожи,
- разве можно с такими ногами играть, завтра я проиграю шесть - ноль.  Шесть
- ноль". Я начала упрашивать: "Ну, Алик,  давай  попробуем  как-то  залечить
твои ноги, давай вызовем врача..."  На  следующий  день  он  на  тренировке,
разминаясь, кричал: "Разве это тапочки?! Выкинуть их к  чертовой  матери,  я
играть в них  не  могу!"  Я  снова:  "Ну,  Алик,  ну,  пожалуйста.  Выйдешь,
попробуешь, можешь играть или нет". Вечером он выходит на матч,  и  не  было
момента, чтобы он не побежал за каким-нибудь мячом, чтобы он не боролся.  Он
продолжал играть с дикой болью  в  ногах,  с  больным  коленом,  потому  что
операцию ему сделали неудачно  и  в  суставе  собиралась  жидкость,  которую
полагалось все время откачивать. Колено разбухало, Алик сам его массировал.
   Его воля действовала на всех советских  теннисистов,  без  исключения.  Я
играю финал первенства Европы с венгеркой  Сабо.  Она  соперницей  для  меня
никогда не была, первый сет я выигрываю 6:0. Потом я распускаюсь, проигрываю
второй сет. В  третьем,  решающем,  я  начала  волноваться,  у  меня  жуткий
мандраж.
   Происходит какая-то глупистика. Я хныкаю, мне кажется,  меня  засуживают,
потому что судья венгр. И тут же мне действительно засуживают мяч. Я начинаю
спорить. Алик, который сидит у корта, командует: "Морозова,  подойди  сюда".
Тогда это  еще  разрешалось.  Я  подхожу.  "Ты  сейчас  уступишь  этот  мяч,
прекратишь ругаться и выиграешь".  Я  не  могла  даже  подумать,  что  можно
нарушить приказ Метревели. Я выиграла матч и  стала  чемпионкой  Европы.  Не
успела я тогда сказать Алику спасибо,  ведь  он  нашел  единственные  слова,
приведшие меня в чувство.
   Когда я стала что-то собой представлять, начала проявлять свой характер в
миксте. Мне надоела постоянная ругань Алика, тем более в  тех  ситуациях,  в
которых я не была виновата. Мы играли на Уимблдоне, и он на меня кричал: "Ты
можешь принять кроссом?.." Я отбивала кроссом и слышала: "Как ты принимаешь,
надо же свечку кинуть!" Я уже настолько задергана, что плохо соображаю,  что
делаю. Я кидала свечу по центру, он кричал: "Что ты делаешь, надо  свечу  по
линии". Наконец, я взорвалась: "Что  ты  безобразничаешь?  В  конце  концов,
посмотри, как сам играешь". Я сказала эту фразу, и сет кончился через десять
минут нашим поражением. Во время перехода я поняла, что мы проиграли  сет  в
полуфинале Уимблдонского турнира из-за меня, здесь не следует проявлять свой
характер, а лучше подумать о том, как войти в финал. Я сказала: "Алик, я  не
права, исправлюсь". И мы выиграли  следующий  сет.  Потом  выиграли  матч  и
второй раз вошли в финал.
   Или другой случай. Мы играем в Тбилиси, на  центральном  корте.  Надо  ли
говорить, что такое теннис в Тбилиси, когда в городе играет Метревели.  Алик
- герой, я рядом с ним, на нашем счету уже много побед.  В  Тбилиси  от  нас
ждут только выигрыша.  Выходим  против  молодых  Лены  Гранатуровой  и  Саши
Богомолова. Саша - левша, Лена безошибочно бьет справа. Игра у нас с  Аликом
не идет. Алик зудит под каждый мяч.  Я  уже  плачу,  он  начинает  ругаться.
Причем ругаться так, что мне неудобно рядом с ним стоять на корте, возраст у
меня уже не девичий, я заслуженный мастер спорта, а он меня несет и несет. Я
на Витю, своего мужа, смотрю, он мне показывает жестами: "Терпи, не  обращай
внимания".  Слезы  стоят  в  глазах.  Еле-еле,  невероятными   усилиями   мы
выигрываем этот матч. С корта уходим в разные стороны. Я подхожу  к  мужу  и
говорю: "Витя, я больше с ним играть не буду, я больше  не  могу".  Он  мне:
"Ну, что ты, Оля, не хочешь, не играй".
   В Тбилиси корт как бы в чаше, мы сидим внизу, на самом дне. Только успела
сказать, что играть никогда не буду, как Метревели сверху кричит: "Морозова,
я столик заказал, идем ужинать!" Витя говорит: "Оля, ну  что  тут  сделаешь,
это же Алик!"
   В команде конца шестидесятых я была младшей по возрасту и, конечно,  надо
мной все время подшучивали.  Вместе  с  Метревели  и  Сережей  Лихачевым  мы
отправились  в  Мексику,  на  предолимпийскую  неделю.  Метревели  назначили
руководителем делегации, Сережа Лихачев - комсорг, я - "массы". В  то  время
Витя ухаживал за мной, писал мне открытки, которые они у  меня  выкрадывали.
"Вот Витюшка  тебе  написал  то-то  и  то-то.  А  ты  что  ответила?"  Такое
издевательство над несчастной влюбленной  девочкой  совершенно  добивало.  Я
плакала, но на них ничего не действовало. Иногда они отвлекались от  меня  и
сталкивались друг с другом. Однажды Мэтр (так называли ребята Алика) забыл в