перейти в вечернюю школу, но я  продолжала  приходить  в  свою  старую.  Уже
участвовала в Уимблдоне, более  того,  выиграла  юниор-ский  турнир,  и  мои
одноклассники, конечно, знали об этом из газет, но к моим успехам  отнеслись
в общем-то равнодушно. Я вдруг почувствовала себя среди них инородным телом.
Возможно, такое испытывает каждый, кто сделал  что-то,  недоступное  другим.
По-моему, ребят куда больше удивило мое путешествие  в  Англию,  чем  звание
чемпионки мира среди юниоров. Кто был в восторге от  моей  победы,  так  это
учитель физкультуры Александр Иванович. У  нас  в  школе  учился  и  будущий
хоккейный тренер "Крылышек" Игорь  Тузик,  тогда  игрок  высшей  лиги.  Наши
фотографии висели в кабинете Александра Ивановича.
   Теперь моя школа носит имя Кабалевского. Дмитрий  Иванович  долгое  время
вел в ней уроки музыки. Но это произошло, когда я уже ушла из школы, при мне
никакого особого внимания музыке не уделяли.
   Любую школу украшают личности. Такой  была  математичка  Нина  Николаевна
Ломакина. Строгая, растерянной ее представить себе мы не могли.  Весь  класс
всегда участвовал в уроке. Сколько должно быть  у  педагога  энергии,  чтобы
занимать внимание одновременно более тридцати детей: первые три  ряда  пишут
контрольную, один отвечает, трое работают у доски. И  еще  она  успевала  по
очереди поднимать с места всех остальных. Я  так  хорошо  знала  математику,
что, когда сдавала экзамен после восьмого класса, подготовка к ответу заняла
у меня три минуты. Взяла билет, прочла и написала решение.
   Когда я выиграла свой первый чемпионат СССР, Нина Николаевна прислала мне
поздравительную телеграмму.
   Надо сказать, что занятия в вечерней школе я не пропускала.  Может  быть,
потому, что за мной уже ухаживал мой будущий муж, Витя, который учился в том
же классе, что и я.  (Алик  Метревели  всегда  шутил,  что  мы  с  Витей  не
расстаемся с детского сада.) К  тому  же  три  раза  в  неделю  тренер  Нина
Сергеевна Теплякова проверяла мою успеваемость, однако не могу пожаловаться,
что этот контроль был строгим. Я росла достаточно самостоятельной.
   Годы спустя, когда моя Катя, идя в школу, переходила улицу, трое взрослых
следили, как она это делает. Если наблюдение несли только  Витя  и  мама,  я
себя считала плохой матерью. Я же в школу ходила с первого класса одна. Мама
упорно не хочет признать, что в семь лет я сама ездила к тете Кате через всю
Москву. Наверное, раньше  действительно  было  спокойнее  и  люди  мягче.  И
детские желания у нас были другие, чем у современных детей. Например,  пойти
с отцом на демонстрацию. Целый день добираешься от фабрики "Ява" до  Красной
площади, а какое счастье! Все идут, поют, ты  у  папы  на  плечах.  Конечно,
каждое поколение  невольно  идеализирует  свое  время.  И  мне,  видимо,  не
избежать этого упрека. А где, скажите, сейчас бабушкин  гусь,  запеченный  в
тесте? Сказочное блюдо! Самое вкусное - макать в  горячий  жир  на  противне
корочку хлеба. Как все ждали этого жареного  гуся.  А  мою  Катю  ничего  не
удивляло,  ну  разве  что  авокадо  привезу,  да  и   то...   Ушла   куда-то
восторженность, умение радоваться милым сердцу пустякам.
   Однажды мама не оставила мне денег на мороженое. Его продавали с  тележек
на колесиках, и, когда привозили на нашу улицу, визг  стоял  страшный.  А  у
бабушки денег не оказалось. Перерыли  весь  дом.  Надо  было  набрать  рубль
десять копеек старыми деньгами. Шел 1961  год,  меняли  деньги.  Собирали  с
бабушкой по копейке, а оказалось, что по новому курсу их надо в  десять  раз
меньше. Получалось, что нужно не сто десять  копеек,  а  всего  одиннадцать.
Когда я это сообразила - счастью не было конца. Вот и помнятся эти минуты по
сей день.
   Прошло много лет, пока я поняла, как хорошо мне жилось в большой семье, в
деревянном доме на улице Мишина. Чего нельзя сказать, как выяснилось, о папе
с мамой. Мама, добрый и ответственный человек, семейный воз тащила на  себе.
Наверное, в какой-то момент она надорвалась. Отец должен был принять мужское
решение, пойти на любой шаг, может быть, даже снять комнату, ждать получения
собственного жилья, но свою семью из общего дома  увести.  Но  он  этого  не
сделал.
   Какое-то облегчение наступило, когда семья разъехалась, но спустя  год  с
нами стала жить бабушка, уже страдавшая склерозом.  И  опять  все  легло  на
мамины плечи, отношения с  отцом  становились  все  хуже  и  хуже.  Родители
развелись, когда я уже была замужем.
   Новая семья у отца так и не сложилась. В конце концов летом он жил с нами
на даче. Мы с Витей там почти не бывали, в отличие от мамы и Кати. Одна  она
жить там боялась. А отец любил копаться  в  земле,  считая,  что,  выращивая
пучок лука или салата, занят очень важным  делом.  Я  еще  кое-как  терпела,
когда он меня поучал, что и куда надо сажать, ругал, что  саженцы  я  не  те
купила и что дорого заплатила. Маме бы прибраться, занавески повесить, чтобы
цветочки стояли.  Маму  же  возмущало  поведение  отца:  "Ты  посмотри,  как
разошелся, можно подумать, что он здесь хозяин!"
   В двадцать два года я вышла замуж, и мы  с  Витей  стали  жить  отдельно.
Конечно же я вздохнула с облегчением. Ведь когда я  приходила  домой,  мама,
видя во мне спасителя, начинала рассказывать о своих  бедах.  Эти  разговоры
меня страшно подавляли. Нормально отдохнуть дома, живя  в  одной  комнате  с
бабой Грушей, было невозможно. Но как только я в 1969-м перешла в ЦСКА,  мне
сразу дали  однокомнатную  квартиру.  В  том  же  году  я  впервые  выиграла
чемпионат СССР, и в ЦСКА  пришла  телеграмма  из  "Динамо"  примерно  такого
содержания: "Поздравляем армейцев с чемпионкой страны динамовкой Морозовой".
Но об этой спортивной части моей биографии - позже.
   Первая наша с Витей квартира вид имела казенный, в ней в ожидании  лучшей