двоюродным  братом.  Квартирка,  хоть  и  трехкомнатная,  в  общем-то   была
маленькая, без удобств, ходили в баню. Для  меня  эти  выходы,  как  большой
праздник. Папа работал на табачной фабрике, но табаком  в  доме  никогда  не
пахло. Мама - бухгалтером в Худфонде. Дом художников находился здесь же,  на
Масловке, и первый билет на оперу Большого  театра  мне  подарил  знаменитый
театральный художник Рындин. Я смотрела "Русалку" из директорской ложи.  Мне
было десять лет, я красовалась там в новом красном  платье.  Впечатления  от
театра, спектакля и себя в новом платье до сих пор незабываемы.  Для  любого
человека поход в театр становится событием, а  спектакль  в  Большом  -  это
суперпраздник.
   Мама была необыкновенной чистюлей, как и ее сестра тетя Катя.  На  работу
тетя Катя ездила ни больше ни меньше как в Кремль, где  служила  секретарем.
Естественно, она первая покинула нашу  полудеревенскую  обитель  с  холодной
уборной и зеленым двориком. Теперь мы ходили не в баню, а ездили  через  всю
Москву мыться к тете Кате,  на  Ленинский  проспект.  В  квартире,  где  она
поселилась с сыном, жили еще две семьи. Там она завела такой порядок, что их
коммунальная квартира в огромном доме занимала первое место по чистоте.
   Мама и тетя, два самых дорогих в моей жизни  человека,  придерживались  в
жизни очень строгих правил, а папа, как это  часто  бывает,  представлял  им
полную противоположность. Каждый раз, садясь за праздничный стол  и  наливая
себе рюмку, он многозначительно говорил: "Сто грамм вина или  водки  выводят
спортсмена на месяц из строя". Трудно  было  поверить  в  правильность  этих
слов, так как регулярно отец играл за "Пищевик" в  футбол.  Мама  ненавидела
эту  игру,  потому  что  каждый  выходной  папа  уходил  сражаться  в  рядах
"Пищевика". Вспоминая это, я думаю, что мама вряд ли любила спорт, так что в
теннис я попала совершенно случайно.
   Во мне, видимо, было заложено спортивное  начало.  Во  всяком  случае,  я
терпеть  не  могла  девчачьих  разговоров,  играть  предпочитала  только   с
мальчишками, причем в те игры, где надо много двигаться,  например  в  "царь
горы", в которой требовалось захватить вершину снежной горки и никого на нее
не пускать. А какой у нас был роскошный двор зимой! Тогда  в  Москве  то  ли
снега выпадало больше, то ли его убирали реже, но сугробы вырастали до наших
окон на втором этаже. Это сулило еще одно  увлекательное  развлечение:  ведь
можно было прыгать прямо с крыши в сугроб, что я и делала. Прыганье  с  крыш
сараев, окружающих двор, стояло на втором месте после "царь горы", где  надо
было отбиваться и руками и ногами от нападавших. Прыгала я довольно много  и
тем самым неплохо развила координацию.  Как-то  раз  мы  обошли  крыши  всех
сараев, наступил вечер, пришла  пора  идти  домой,  но  осталась  последняя,
напротив наших окон, и лишить себя удовольствия еще раз прыгнуть я не могла.
И только я залезла на крышу, как открылась дверь дома и на пороге  показался
отец. Я стою и думаю: "Прыгну, не прыгну, все равно влетит..."  И  прыгнула.
Отец потом сказал, что, если бы я не прыгнула, он бы меня наказал.
   Мама, в общем, довольно мягкий человек, под влиянием тети Кати была очень
строга. Правда, у нее я могла еще что-то выклянчить: "Мам, ну еще полчасика,
мам, еще пятнадцать минут", и она сдавалась. Тетя же говорила: "Ольга!" -  и
любые просьбы были бессмысленны. И при всем при этом я  обожала  тетю  Катю.
Любила ездить к ней мыться,  любила  ее  котлеты,  ее  салат  с  капустой  и
укропчиком. Тетя Катя своих чувств открыто не выражала, однако и она  ничуть
не меньше любила меня. В последние годы она говорила: "Все верно,  если  это
сказала Ольга", - мои слова становились, в ее  понимании,  законом.  Мама  и
тетя первыми приходили мне на помощь. Они вместе  растили  мою  дочку  Катю.
Первые дни после рождения Кати мама тяжело болела, и тетя  приезжала  к  нам
каждый день. И до самой смерти тетя Катя помогала маме с  Катюшей,  хотя  ее
сын, Виктор, рано женился, у нее было много хлопот с родной внучкой, но  она
считала своим долгом заботиться обо мне и моих близких.
   Вся моя родня приехала в Москву из Рязани. Дед  с  маминой  стороны  умер
рано, бабушка никогда не работала, возилась по дому. И папа тоже из  Рязани.
Я рязанская, разве это не чувствуется? Мы, рязан-ские, - страшные  патриоты.
Рязанская в финале Уимблдона! Звучит?! Как-то, когда бабушка была еще  жива,
но уже в легком маразме, Витя, мой будущий муж, смотрел у нас дома хоккейный
чемпионат мира по телевизору. "Милок, - спрашивает бабушка,  -  кто  же  там
играет?" - "Рязанские, бабуля!" - "Ой, наши! А кто  же?"  Витя  назвал  пару
рязанских деревень. Бабушка была в восторге: свои побеждают.
   Бабушка была простой женщиной. Но как все  простые  русские  люди,  порой
высказывала глубокие и здравые мысли. Я привезла из-за границы  свой  первый
магнитофон, "Грюндиг". Огромная  такая  бандура  с  кассетами.  Естественное
желание тогдашних обладателей магнитофонов - записать на пленку голоса своих
родных. Я записала бабушкину речь, потом дала ей послушать.  Она  послушала,
помолчала, потом изрекла: "Да, хорошая штука дураков  выводить".  Фраза  эта
осталась в нашей семье на всю жизнь.  Интересно,  что  бы  сказала  бабушка,
увидев у нас видеокамеру?
   Дома нашего на улице Мишина уже нет, его давно снесли. Перед сносом  наша
семья разъехалась. Маме очень хотелось жить своей семьей - надоела  коммуна,
и мы переехали в однокомнатную квартиру.
   А бабушка так и жила с сыном в деревянном  доме  -  им  долго  не  давали
квартиру,  хотя  мамин  старший  брат  был  инвалидом   войны.   Потом   они
поссорились, она переехала к нам. Год я спала на полу,  отдав  бабушке  свой
диван.
   А как было замечательно в том,  старом  доме!  Жили  очень  дружно,  хотя
народу было немало: семей шесть жило внизу и, кажется, еще  четыре  наверху.