Без малого пять лет просидел я в запасе. Тогда я пережил много горьких минут, 
теперь же, возвращаясь памятью к событиям 25-летней давности, вижу череду 
прекрасных, солнечных дней...

А чем, собственно, они были так уж ярки, эти дни? Ну, тренировались, играли, 
отдыхали, ухаживали за девушками. Все как у всех. Почему же память рисует это 
время таким уж счастливым?

Мы были молоды, и этим сказано все. Мы были в том возрасте, когда труд не в 
тягость, когда каждая игра — праздник, когда предвкушение отдыха еще слаще, чем 
сам отдых.

Матчи дублеров редко проводились на стадионе «Динамо». Обычно на свои игры мы 
выезжали в небольшие города, порой за сто — полтораста километров от Москвы. Мы 
собирались рано утром у ворот динамовского стадиона, где нас поджидал 
старенький тряский автобус, каких теперь уже почти и не осталось,- 
подпрыгивающий на дорожных ухабах, по-стариковски похрипывающий при 
переключении скоростей, с потертыми креслами, из которых проглядывали острые 
концы пружин.

Дежурный пересчитывал игроков — все ли на месте, шофер включал мотор, автобус 
трогался, выворачивал на Ленинградское шоссе, обдавая прохожих бензиновой гарью,
 и набирал посильную скорость. И в этот момент из растворенных окон автобуса 
вырывались на уличный простор первые звуки песни.

Какие песни мы пели? Всякие. Мы знали их десятки, а может, сотни. Про любовь и 
про войну, веселые и грустные, маршевые и лирические, о девушках и о 
«махорочке-махорке». Не было штатных запевал, но не было и молчальников. Пели 
все, и никто не мог себе представить дорогу без песни. А когда наступал момент, 
про который в песне поется: «Захрипели, потеряли голоса», — переходили к шуткам.
 Со стороны, может, не слишком остроумным, может, даже плоским, может, старым и 
сто раз повторенным, но неизменно вызывавшим дружный хохот, от которого 
сотрясались стены и дребезжали окна нашего утлого, чихающего копотью лайнера 
шоссейных дорог.

Мы были молоды, и нам было весело, и автобус, перебираясь с асфальта на 
проселки, приближал нас к всегда желанному футболу...

Сейчас мы тоже ездим на игры все вместе. К нашей великолепной тренировочной 
базе в Новогорске, где комнаты на двоих, и все удобства, и телевизор, и 
бильярдная, и столовая с накрахмаленными скатертями, подается просторный 
«Икарус» с окнами во всю стену, и мы отправляемся в Москву, на «Динамо», Такие 
же молодые ребята-дублеры, какими были мы когда-то, выходят из дверей дома, 
подняв воротники свитеров и зябко поеживаясь, и садятся в автобус. Я захожу 
последним и пытаюсь расшевелить ребят.

— Ну, как сегодня сыграем? Обед хоть отработаем?

Кто-то улыбнулся из вежливости, кто-то взглянул на говорящего, кто-то и вовсе 
не поднял глаз, будто не слышал.

Автобус катит по Куркинско-Машкинскому шоссе, по правую руку — поле, по левую — 
сосны, ели, белоствольные березы — никогда не надоедающий подмосковный пейзаж, 
на который не устаешь глядеть и не можешь наглядеться. Потом — весь новенький, 
ухоженный, просторный Ленинградский проспект, Петровский парк, стадион «Динамо»,
 уютнее которого нет в мире.

Тихо в автобусе. Я поворачиваю голову и со своего места, сразу за водительским, 
оглядываю фигуры молодых динамовских гвардейцев. Уж какие там песни! Уж какие 
там шутки! Если и скажет один другому слово, то тихо, в четверть голоса. 
Большинство же молчит — кто дремлет, укачанный ровным бегом автобуса, кто косит 
невидящим глазом в окно, кто рисует чертиков на стекле.

Придя в раздевалку, ребята молча переодеваются, по одному выходят на разминку. 
Не знаю, возможно, мне так только кажется, но, по-моему, и во время игры они не 
загораются. 

Во всяком случае, тщетно я пытаюсь встретить сверкающий взгляд захваченного 
пылом борьбы человека, напрасно ищу проявлений восторга, уныния, недовольства 
собой. Разве что вскинет кто-нибудь вверх руки после забитого гола. Но и эта 
вспышка длится секунду. И опять каждый принимается за свое с такой деловитостью,
 словно он не футболист, а бухгалтер, надевающий нарукавники и готовящийся 
отщелкивать свои цифры на конторских счетах.

Кончится игра, они быстренько примут душ, оденутся и разбредутся тихо, кивнув, 
друг другу головой или бросив общее: «Пока...» Не пойдут они, как мы в прежние 
времена, всей гурьбой на танцы, или в Парк культуры, или в общую компанию.

Куда же они пойдут? Право, не знаю. Должно быть, по своим каким-то делам.