своих ворот, оставив впереди лишь одного нападающего. Мяч никак не мог 
проникнуть за сплошной частокол ног и тел футболистов двух команд.

Однажды вся эта сумятица едва не закончилась катастрофой. После очередного 
удара мяч срикошетил почти к середине поля, где, кроме центрального нападающего 
индонезийцев, никого не было, и тот, подхватив его, без всяких помех устремился 
к моим воротам. А я в этот момент как раз вышел далеко вперед. Что делать? 
Бежать назад? Ждать, когда форвард сам сблизится со мной? Я выбрал третий путь: 
как заправский защитник бросился ему навстречу. И не ошибся. Индонезийский 
форвард, видимо, растерялся, отпустил мяч, и я поспел к нему первым. «Ну все в 
порядке, подумал я, теперь ударить посильней...» Сам не знаю, почему я так не 
поступил. Может, наше преимущество меня заворожило, а может, усыпила та 
легкость, с какой я обыграл нападающего. Так или иначе, но только на глазах 
изумленной публики, приведя в трепет своих товарищей по команде, я стал 
обводить индонезийца. Уж потом мне рассказывали, что запасные на трибуне в этот 
миг замерли от ужаса, а Качалин, наш невозмутимый тренер, побелел, как мел, и 
закрыл лицо руками. К счастью, все обошлось благополучно, финт удался, и я 
отпасовал мяч партнерам. Но больше за всю свою футбольную жизнь я никогда не 
испытывал судьбу, не проверял, умею ли играть как нападающий или защитник.

Больше мяч у наших ворот не побывал, он не покидал индонезийской половины поля. 
Ничего не изменилось и в добавочное время. Ничего, в том числе и счет, а это 
значило, что на следующий день мы должны снова выйти на полуторачасовой матч да 
еще в тридцатиградусную жару. Такого оборота дела наши тренеры не предвидели, и 
перед переигровкой Качалин наставлял команду: «Бейте издалека, бейте, как можно 
чаще. Не бойтесь промахнуться. Чем больше ударов, тем больше вероятность 
точного попадания. Заставьте вратаря работать с полной нагрузкой. Дайте ему 
возможность ошибиться, ту самую возможность, которой вы лишили его вчера». Мы 
победили, забив четыре гола. Но какой ценой! (Нет куска текста. — _Aslanov_)




Судьбы и люди


Таков уж спорт: любой, самый счастливый финиш — лишь предшественник очередного 
старта, причем прошлые победы, как бы значительны они ни были, не дают никаких 
дополнительных привилегий. Каждый лишний день праздничных каникул в связи со 
вчерашним успехом чреват опасностью поражения в будущем. Одним словом, мы 
недолго принимали поздравления. Жизнь сурово требовала от нас работы, тяжелой 
будничной работы. Через год сборной предстояло испытание посложнее олимпийского 
турнира: чемпионат мира, первый в ее истории. чемпионат с участием шестнадцати 
сильнейших сборных земного шара, шведский чемпионат мира 1958 года.

Но 16 — это лишь участники финальной части первенства мира. Чтобы получить 
право быть в их числе, надо хорошо сыграть в отборочном турнире. В частности, 
нам предстояло провести по два матча с командами Польши и Финляндии.

В те времена редкий турнир проходил у нас без неожиданностей. Видно, не хватало 
еще опыта и класса, чтобы ровно пройти всю дистанцию. Олимпийские матчи с 
командой Индонезии — яркий тому пример. Не сумели мы сразу победить и в 
отборочном турнире. Проиграв полякам один матч и выиграв у них другой, мы 
набрали с ними одинаковое количество очков. Значит, переигровка на нейтральном 
поле. Местом дополнительной встречи был избран Лейпциг.

Наш поезд отходил от Белорусского вокзала. Обычно предотъездные минуты тянутся 
черепашьим шагом, ждешь, не дождешься, когда, наконец, поезд тронется. На этот 
раз время мчалось вперед галопом. Десять, пять, две минуты остается до 
отправления, вот уже покинули вагоны провожающие, а двух торпедовских форвардов 
— Стрельцова и Иванова — нет.

Побледневший и притихший, понурив голову и ни на что, уже не надеясь, сидит на 
откидном стульчике в коридоре наш тренер Гавриил Дмитриевич Качалин. Он словно 
и не заметил, что поезд тронулся, не бросил даже прощального взгляда в окно. И 
вдруг неожиданно начальник поезда сообщает, что в Можайске мы сделаем минутную 
остановку, чтобы принять двух опоздавших пассажиров. Говорят, они прибежали на 
перрон, когда наш состав еще не скрылся из виду, застали там провожающих, и 
один из них, усадив обоих в свою машину, бросился по Можайскому шоссе вдогонку.

Это сообщение переполошило всех, кроме Качалина, Ни радости, ни оживления не 
увидел я на его лице. Он понуро поднялся со своего места, подозвал к себе Игоря 
Нетто, Никиту Симоняна и меня — трех самых старших из игроков сборной — и 
каким-то невыразительным, бесцветным голосом сказал:

— Если верно, что они к нам присоединятся в Можайске, решайте их судьбу сами. И 
разговаривайте с ними сами. Как вам подскажет совесть, — так и поступайте. А я 
с ними говорить не могу. И видеть их не могу...

Поезд действительно притормозил у станции, принял ожидаемый »груз» и двинулся