Трудные времена

Хорошо помню один из сентябрьских дней 1916 года. Я, шестилетний мальчишка, во 
все глаза наблюдаю сквозь стеклянную стену за съемками очередного фильма в 
киноателье Ханжонкова. Меня особенно привлекали прожектора, освещающие 
съемочную площадку. Они беспрерывно трещали и дымили – техника, как я теперь 
понимаю, была тогда далека от совершенства. И в это время – крики одного из 
моих друзей: «Мишка, тебя мать ищет! Отец твой с фронта вернулся!». Не чувствуя 
под собой ног, я припустил домой.

Шел в ту пору третий год первой мировой войны. Отца только летом призвали в 
армию. Прошел лишь месяц с небольшим – и вот он уже, оказывается, возвратился.

Вбегаю в дом, мать говорит: «Поехали быстро к отцу!». Куда ехать? Где отец? 
Ничего не понятно. А мама не объясняет. Прибыли на Брянский (ныне Киевский) 
вокзал, только недавно сооруженный. Вошли мы в здание, и я обмер – все его 
помещения забиты койками, на которых лежат раненые. После выгрузки из 
санитарных поездов их размещали здесь перед отправкой в госпитали. Выяснилось, 
что отец тоже ранен, но его уже увезли в Лефортово. Туда мы попали только на 
следующий день и здесь с ужасом узнали, что ему ампутировали левую ногу выше 
колена.

Вскоре отца перевели в госпиталь для выздоравливающих, который располагался в 
доме старого уголка Дуровых на старой Божедомке (теперь улице Дурова), можно 
сказать по соседству с нами, и я проводил у него все свободное время. Отец 
рассказал мне, что был тяжело ранен в момент, когда вместе с товарищами 
разрезал ножницами проволочное заграждение.

Отцу моему Иосифу Владимировичу было тогда 28 лет. В 1902 году его мать, моя 
бабушка, Мария Гавриловна, которая служила в прислугах, выписала, как говорили 
раньше, сына из деревни Калужской губернии в Москву на заработки. Работал он 
сначала разносчиком газет в районе Сокольников, затем устроился учеником в 
типографию, а освоив профессию печатника-накладчика, трудился у известных тогда 
издателей Сытина, Левинсона, Кушнарева.

После выписки из госпиталя он вернулся в типографию, но работал теперь 
счетоводом в бухгалтерии.

Мои родители (мать у меня была портнихой) с одобрением относились к тому, что я 
увлекся спортом. Отец любил повторять, что это полезно для физического развития.
 «Стадион рядом, значит, всегда будет на глазах», – говорил он матери.

Когда мне исполнилось шесть лет, от другой своей бабушки, Варвары Васильевны, я 
получил желанный подарок – коньки «снегурочки». Они достались от господ – семьи 
подрядчика Силуанова. На следующее утро я уже опробовал подарок. Поначалу, 
правда, скользил на одном коньке, но скоро научился бегать и на двух сразу.

Октябрь 1917 года. От взрослых только и слышал: «Революция!» «Начинается новая 
жизнь!». Революция! В городе стрельба. Мать наставляет: «Дальше трамвайной 
линии не ходи».

Едва кончилась мировая война, как началась гражданская. Голодное, холодное 
время. Тут уж не до спорта. Через Самарский переулок проходила трасса перевозки 
дров с Виндавского (ныне Рижского) вокзала в центр. Вместе с другими 
мальчишками выпрашивали у возчиков: «Дяденька, скинь поленце!». И сколько было 
радости, когда просьба выполнялась! Дома можно было хотя бы отогреться!

В конце 1919 года обстановка начала улучшаться. Помню об этом потому, что мать 
уже не так неотступно следила за мной и редко загоняла домой. Мы с мальчишками 
залили во дворе небольшой каток, на котором с утра до вечера 
клюшками-самоделками играли в хоккей, – правда, пока еще не на коньках, а в 
обычной обуви. Да и мяча у нас настоящего не было – брали теннисный мяч или 
просто деревянный шарик.

Через год я уже научился играть в настоящий хоккей, причем играл я не только со 
сверстниками, но и со взрослыми членами клуба «Унион» на их площадке.



Первые шаги

Спортивная жизнь Москвы постепенно начала организовываться. При «Унионе» были 
образованы детские футбольные команды. С формой тогда было туго – играли кто в 
чем. Мой отец умел красить ткани, и мы попросили его выкрасить наши рубашки в 
сиреневый цвет клуба «Унион». Сиреневой краски, однако, не нашлось – была 
только голубая. Что делать? Провели собрание, решили, что футболки у нас будут 
голубые, трусы – белые.