образом кто-либо другой высказывается или думает о тебе, ты должен оставаться 
верен самому себе. Когда я был ребенком — играл в «Риджуэй Роверз», 
тренировался со «Шпорами», начал заниматься в «Юнайтед», и папа за что-либо 
сердился на меня или считал мою установку неправильной, он знал, что нужно 
сказать, чтобы действительно достать меня: «Ты изменился».
Эта элементарная фраза, исходящая от него, всегда уязвляла меня хуже любых 
нотаций: за ней стояло, что я обманывал свой футбол и собственную жизнь, 
притворяясь кем-то или чем-то таким, к чему на самом деле не имел отношения. 
Папа знал, как меня пронять, и Алекс Фергюсон тоже. Словами, сказанными моей 
маме после той игры с «Вест Хэмом», шеф по-своему выразил то же самое, что 
говорил мне отец много лет назад. Я и без того знал, насколько эти два человека 
похожи — и прежде всего, своим упрямством. Возможно, ни один из них 
по-настоящему не понимал, что я унаследовал и позаимствовал от обоих это 
упрямство или, если хотите, упорство, и оно стало чертой моего характера. Но в 
любом случае я не мог позволить, чтобы меня, как говорится, без меня женили. 
Поэтому меня разозлил мамин поход к шефу, хотя, с другой стороны, ее поступок 
заставил меня понять, что если я так расстроен и разочарован случившимся, то 
следовало мужественно смотреть ситуации прямо в лицо и противостоять ей, вместо 
того чтобы позволить событиям довести меня до ручки.
Несколько дней спустя шеф попросил меня зайти. Он хотел поговорить о ходе 
подготовки к товарищескому матчу сборной Англии против Австралии, имея в виду, 
что со Свеном у него было достигнуто взаимопонимание по поводу того, что 
ведущие игроки клуба будут задействованы только на 45 минут. Конечно, как 
капитан английской команды я должен был знать, что в ней происходит. В общем, 
здесь мы потолковали прекрасно. Теперь была моя очередь. Начиная с матча против 
«Вест Хэма», я долго и упорно размышлял о том, что же хочу сказать 
отцу-командиру и услышать от него в ответ. У нас образовалось в «Юнайтед» 
несколько свободных дней, и это дало мне время обдумать кое-какие вещи и самому 
прийти к определенным выводам. Первым делом мне надлежало выяснить, хочет ли он 
моего ухода из «Юнайтед». И если такого намерения у шефа нет, но он собирается 
по-прежнему трактовать меня так же, как сейчас, то мне хотелось довести до его 
сведения, что у меня имеется иной вариант поведения. Я не мог себе вообразить, 
что на самом деле поступлю подобным образом, но это было вполне возможным — у 
меня лежала в банке достаточная сумма, чтобы позволить себе принимать решения, 
не очень-то думая о деньгах. Вместо того чтобы ломать себе жизнь и тратить 
нервы на занятия игрой, которую я продолжаю любить, но без взаимности, я могу 
вообще уйти из футбола. Я зашел в своих размышлениях настолько далеко, что уже 
обсуждал данный вопрос с Викторией. Тем не менее, мне не хотелось верить, что 
дело может дойти до этого:
— Скажите, шеф, мы можем разобраться в нашей проблеме?
— В какой проблеме? Разве у нас есть проблема?
— Да, есть. Не может быть, чтобы я оказался в том состоянии, в котором сейчас 
нахожусь, без всякой причины. А я ведь оказался в разобранном виде из-за того, 
как вы поступаете со мной.
— Я ничего тебе не сделал, — сказал он. Затем продолжил:
— Ты относишься ко мне аналогичным образом — игнорируешь и даже не смотришь на 
меня во время бесед с командой.
Это было верно, но только потому, что иногда такое поведение казалось мне 
единственной возможностью хоть как-то скрыть ту подавленность, которую я ощущал.
 Если ты не в состоянии справиться с чем-либо, то пытаешься вообще не замечать 
этого.
— Шеф, ваше нынешнее отношение ко мне продолжается уже многие месяцы. По 
крайней мере, еще с того момента, когда я сломал себе ребро, и после той 
истории с посещением Букингемского дворца. Я не получаю удовольствия от 
тренировок. Не получаю удовольствия от футбола. Я просто не могу и дальше жить 
в таком же духе.
Когда я спросил у него, действительно ли он считает, что окружающие всячески 
подкатываются и подлизываются ко мне и что я изменился из-за этого, то, как мне 
показалось, этот вопрос застиг его врасплох. Это был странный момент — момент 
неуверенности, — совершенно не похожий на то, как складывались отношения между 
нами прежде. Возможно, его удивило, что мы с мамой обменивались мнениями по 
поводу их беседы, или же изумило, что я не боюсь поставить его в известность о 
подобном разговоре между мною и мамой. Сначала он отрицал, будто говорил нечто 
такое, а затем попытался объяснить, что он имел в виду.
Насколько я мог видеть, наш отец-командир не уловил сути моих претензий.
— Я не согласен с вами, но отложим это в сторону. Даже если вы не одобряете 
того, как ведут себя другие люди по отношению ко мне, разве правильно обвинять 
в этом меня?
Думаю, он согласился с этим. Во всяком случае, в основном. Однако для меня 
данный вопрос был слишком важным, чтобы просто остановиться на этом:
— Мне теперь 27 лет. Думается, я немного вырос и повзрослел. И теперь, как мне 
кажется, лучше откликаюсь на ободрение и воодушевление, чем на упреки. Возможно,
 то, как вы поступали со мной на протяжении нескольких последних месяцев, и 
могло в прошлом подействовать на меня, но сейчас такое обращение со мной 
перестало срабатывать. Если я теперь и играю хорошо, то только благодаря самому 
себе и той поддержке, которую получаю дома. И вовсе не благодаря тому, как вы 
относитесь ко мне, а несмотря на это.
Шеф заверил меня, что не придирался ко мне умышленно и что он не относится ко 
мне хоть сколько-нибудь иначе, чем к остальным игрокам. Я знал, что на самом 
деле это обстояло не так, но у меня не было никакого иного выбора, кроме как