Мне надо брать в руки мяч. Я должен стать тем человеком, который забьет. Где-то 
в нижней части живота возникло чувство, немного похожее на голод, — это был 
благоговейный страх, даже ужас. И хотя в моих ушах или мозгу не звучал никакой 
голос, но в то мгновение я хорошо понимал: «Все прочее, что я сделал в своей 
жизни, все, когда-либо случавшееся со мной, — все было ради этого».
Я знал, что Майкл будет готов сам пробить пенальти:
— Ты хочешь, чтобы это сделал я?
— Нет. Я сам.
И вот я стоял там, с мячом в руке, устанавливая его на точку. «Что я сказал? 
Что я наделал?»
Я был доволен, что сегодня судил Коллина. Он не из тех, кто позволит кому-то 
валять дурака или нарушать правила здесь, в Саппоро. Южноамериканские игроки 
великолепно умеют давить на противников, всячески запугивать их и выводить из 
себя. У меня имелись серьезные основания знать об этом лучше, чем большинству 
других, так что меня случившееся вовсе не удивило. А тем временем передо мной, 
а точнее, между мной и воротами из всех людей остались стоять только трое: 
судья, вратарь и Диего Симеоне. Я сделал два или три шага назад. Симеоне прошел 
возле самого мяча, направляясь прямо ко мне. Он остановился и протянул мне руку,
 будто ожидал, что я пожму ее. «Мне это надо? Ни в коем случае».
Я смотрел мимо него — сквозь него — на ворота, стараясь не замечать соперника. 
Затем, когда я повернулся, Батти и Скоулзи подошли сзади и оттащили Симеоне за 
штрафную. «Мои друзья. Это мне нравится».
Перед тем как разбежаться, я посмотрел вниз, на мяч. Все кругом затихло. А во 
мне все, наоборот, пульсировало, каждый нерв напрягся до предела. «Что здесъ 
происходит? Я не могу дышать…»
Помню, как я заставил себя дважды глубоко вздохнуть, чтобы попробовать 
успокоиться и взять себя в руки. Два последних пенальти, выполнявшиеся мною в 
составе «Юнайтед», я пробивал прямо по центру ворот, и вратари, ныряя в один из 
углов, оказывались полностью не у дел. «Тоже самое и теперь, Дэвид». Я слишком 
нервничал. И нервничал отнюдь не за себя самого, а за команду, в которой был 
капитаном. Никогда прежде я не чувствовал такой ответственности и такого 
напряжения. Я побежал на мяч, и послал его в направлении ворот, сколько было 
силы.
Есть.
Рев.
ЕСТЬ!
Не самый лучший одиннадцатиметровый удар из тех, которые вы видели. Но для меня 
и для всех нас он был в тот вечер абсолютно идеальным. Я разбежался, пробил по 
мячу и, зная чисто инстинктивно, что это гол, продолжил бежать к угловому 
флажку. Нервы, напряжение ситуации и четыре года воспоминаний — все это вмиг 
ушло. В первые несколько секунд, после того как мяч обосновался в сетке 
аргентинских ворот, и с трудом мог что-либо видеть из-за настоящего пожара 
фотовспышек, вспыхнувшего вокруг по всему стадиону. И по мере того как каждый 
такой маленький взрыв угасал на фоне неясно расплывшегося многоцветия трибун, 
он уносил с собою далеко в вечернее небо все, что со мной произошло, все, что 
было сказано или написано обо мне, начиная с той красной карточки в 
Сент-Этьенне. Лица моих родителей в «Хитроу», когда я вернулся в Англию, 
памятная фотография с моим перечеркнутым изображением, которая висела у входа в 
паб, злобный рык зрителей на «Эптон-Парке» и все прочее из этого страшного 
прошлого — все ушло, кончилось навсегда. Фильм, который так долго крутился в 
моей голове, остановился и замер. Насовсем. Даже пленка напрочь сгорела. 
Впервые за четыре года у меня в мозгах не вертелся этот сюжет.
Протянув руки вперед, я по-спринтерски мчался через газон по направлению к 
нашим болельщикам, а сборная команда Англии, все ее игроки в красных футболках 
изо всех сил старались перехватить меня, прежде чем я исчезну в толпе зрителей. 
Впрочем, я не желал никакой заварушки. Надо пережить это и играть дальше. Беда, 
случившаяся со мной в 1998 году, во многом помогла мне сделаться тем человеком, 
которым я стал, — капитаном сборной моей страны на следующем чемпионате мира 
2002 года. Но теперь благодаря одному удару ноги все былое свалилось с моих 
плеч — навсегда. Поверьте, в тот момент я был уверен, что если бы я как следует 
подпрыгнул, то смог бы полететь. Но внезапно в воздух взмыл совсем не я, а чуть 
ли не полкоманды, и тут же ребята приземлились у меня на спине. Первым оказался 
Сол, за ним Тревор Синклер. Не обошлось и без Рио, который держал меня так 
крепко, что я потом с трудом смог отдышаться. Это был не только мой праздник. 
Это был праздник для нас всех. А затем, так же внезапно, как вспышка радости, 
пришло понимание того, что мы вовсе не находимся сейчас в ситуации «золотого 
гола». Аргентина готовилась начинать с центра. Минуту спустя должен был 
раздаться свисток, но только на перерыв, а не на окончание встречи. В 
раздевалке не было никаких криков. Атмосфера была спокойной, но заряженной, 
наэлектрилизованной — как будто помещение было недостаточно большим, чтобы 
вместить всю энергию, переполнявшую игроков. «Как было бы прекрасно, если бы 
мой гол стал победным!» Мы вышли на поле и продолжали во втором тайме 
оставаться такими же собранными, какими были до самого конца первого. На сей 
раз — никаких попыток играть на удержание счета, как это произошло в матче 
против Швеции, никакого отказа от борьбы за владение мячом и инициативой — во 
всяком случае, не в начале тайма. Мы пошли вперед, стремясь забить еще один гол.
 Английская четверка, действовавшая сзади, была непробиваема, словно кирпичная 
стенка. Наша следующая линия перехватывала пасы аргентинцев и затем мимо них 
посылала мячи вперед. Тэдди Шерингэм вышел вместо Эмиля Хески и почти забил. 
Если бы их вратарь Кавальеро не выбил кулаком удар Тэдди с лета, произведенный