другим не заниматься категорически, остаться без средств, но написать. И уж, 
конечно, не принимать в расчет здоровье – только писать... Там, в ЦИТО, я 
мучился в жару, боли и думал, вот-вот не выдержу, погибну, а главное дело так и 
не сделал. Шел, а не сделал...
     И как только я получил возможность сесть (а сидеть на самом обычном стуле 
нельзя было после той первой операции шесть месяцев – только лежать или ходить, 
ходить весьма ограниченно, я, впрочем, этим пренебрегал, как и корсетами, – ни 
один не носил) – это был август того же 1983 года, я принялся за работу. Я 
писал и через двадцать минут ложился от боли в спине на диван, минут через пять 
вставал и снова писал минут двадцать и снова ложился. Через полгода боли стали 
отпускать и уже давали возможность писать, не отрываясь от стола часа по два, 
по три... Для всех это, может быть, обычная книга (она такая и есть), а для 
меня – смысловая. В ней я видел свое назначение.
     Я писал тогда другу (10 июля 1984 года):
     
     «...Как ужасающе быстро бежит время. Я очень много потерял его в спорте, 
потом в болезнях и осознании своего места в жизни...
     По-прежнему к моему позвоночнику прикреплены металлические пластины, но от 
второй операции, по словам врачей нужной, я пока отказываюсь... Это слишком 
серьезное испытание. Я довольно долго был слишком близок к небу, а если быть 
точнее – к земле. Выход из мучительной слабости, болей и лихорадки был жестоким,
 он потребовал от меня беспощадности к себе...
     Теперь я очень силен. Я никогда не был так силен и могуч! И я хочу нести 
это в себе всегда. Это дает радость для жизни и каждой новой страницы той 
главной книги, о которой я мечтал и мечтаю.
     Что до тренировок, я тренируюсь каждый день. Один день – тренировка на два 
часа, другой – на сорок минут, это сброс нагрузки. Я бы тренировался больше, но 
я подчинил интересы тренировки интересам литературы. Иначе я устаю, и это 
сказывается на рукописи.
     Металлические пластины не позволяют поднимать больше 30 килограммов. 
Поэтому в тяжестях я ограничен и работаю на каждую руку поочередно. Набором 
упражнений я добился восстановления силы рук и плеч. Мой собственный вес около 
100 килограммов.
     Но главное в тренировке – это не сила мышц, а укрепление 
сердечно-сосудистой системы. Поэтому я подключаю много упражнений на 
выносливость, часть из них делаю тепло одетым – это вызывает обильный пот. 
Велосипед из-за пластин в спине теперь мне недоступен. К тому же любое падение 
– это или поломка, или отрыв пластины, а значит, верная операция. Но с моей 
точки зрения, лучше бега для укрепления сердца ничего нет, совсем не важен 
долгий бег. Я считаю бег обязательным до самых преклонных лет...
     Я не мечтаю о долгих годах жизни. На сей счет я не обольщаюсь. Слишком 
много лиха я хлебнул в профессиональном спорте, еще больше – в последние годы. 
Но прожить свои годы без болезней и слабостей – это мне удастся. Мне по душе 
ощущать себя могучим – от жизни в таком состоянии я не откажусь, а спортивный 
труд тут главное.
     Я седею, глубже и чаще морщины, но я очень крепок физически. В известном 
смысле я крепче, чем в самые «рекордные» годы. Я закален опытом, знанием и знаю 
цену упорству, освещенному разумом. Смерть не властна надо мной. Она придет 
лишь тогда, когда я позову ее, ни на день раньше...»
     
     К сентябрю 1985 года я пребывал на середине пути, рукопись уже 
внушительной стопкой возвышалась на столе, и вдруг катастрофа, за ней – 
лихорадка. Я скрепил себя приказом закончить работу, уже не веря, что оправлюсь 
от удара (да и сколько их можно принимать), а впереди еще изрядная проба на 
живучесть – вторая операция. И я сел за машинку. Я писал в чаду и ознобе 
лихорадки, не прекращая и тренировок до января 1986 года. В январе я оказался в 
Оберндорфе. После второй операции лихорадка не просто возобновилась, она 
обострилась до чрезвычайности, но я продолжал тренироваться.
     Я непременно должен был закончить эту книгу – свою главную, в ней смысл и 
оправдание моей жизни. И я тронулся в путь – день за днем белые листы, 
выстроченные машинкой. Успеть, пока еще есть силы, пока живу, жив...
     Оставались заключительные главы, к счастью, прописанные вчерне, когда я 
еще был здоров, Я комкал окончание рукописи – хоть как-то привести к завершению,
 обогнать болезнь, успеть...
     Неотвязно мучила мысль, что умру, не завершив работу. Я очень торопился, 
многое сводил в рукопись схематично, но ни энергией, ни запасом времени, 
следовательно, запасом жизни, не располагал. Надо было принимать условия игры.
     Я ждал, слабость вот-вот сломает меня и лихорадка пресечется обрывом жизни.
 Я не верил в ее прочность. Я писал до семи часов в сутки. Я ложился, и не раз, 
но не всегда из-за позвоночника, слабость, головная боль – их надо было унять...

     Удивительный феномен – любимая работа или творчество. Работа, тем более 
целиком владеющая воображением и помыслами, оказывается сильнее своего 
создателя, даже выше настроений, которые владеют им. На часы творческого поиска 
и решения задач (правка, определение лучшего художественного решения, сведение 
результатов в печатные страницы) я отключался от настоящего, тех самых упорных 
мыслей о горе и своей ненужности...
     Нет, краешком сознания я видел себя настоящего, но видел как бы 
отстраненно, без спазм горя. Я складывал рукопись, решал задачи мысли, образов, 
действия... Закончив работу, я зачехлял машинку, отодвигал в глубь стола и с 
ж