И еще я убедился: не менее любви созидательно чувство благодарности, тепла, 
отзыва. За доброе слово, за встречный порыв души готов на все. Медали, награды, 
газетные похвалы, титулы - ничто перед единственным словом добра. Оно 
вырывалось ко мне из всех прочих. Я тогда не замечал все прочие: мнились 
казенной одеждой, пустым обозначением чувств. В искренности, доверии сердца, 
добром взгляде-своя сила! В ней вдохновение, безразличие к испытаниям, 
готовность к новым испытаниям! Эти чувства представляются мне светом. Встреча с 
ними подобна осветлению. Доброе чувство другого человека сразу обнажает и 
делает ясным все фальшивое и чужое во мне и на мне. И я уверен: нравственный 
стержень человека - способность любить, сила любви. Что до честолюбия, оно лишь 
посылка к действию, вспышка. 

Убеждение само по себе, убеждение без чувства любви - это хромые ноги и падения.
 Жестокость падений для тебя и других. Тщеславие склонно обращаться к ошибочным 
ходам, решениям, лишенным души. Голое убеждение - основа карьеризма, в нем 
преобладает фальшь. Человек, способный к любви, способен и видеть мир, не схемы,
 корысть, а мир, даже если жизнь порой горька... 

Наклоняюсь с пьедестала почета, почти приседаю, но не потому, что мне неловко 
пожимать протянутую руку старика. Стараюсь удержать в памяти каждое слово. 

Неужели это возможно: Лондон, мировой рекорд, "Скала-театр" и мне вручает 
медаль Георг Гаккеншмидт? Не свожу глаз с него и когда он поздравляет второго и 
третьего призеров соревнований в тяжелом весе финна Эйно Мякинена и американца 
Ричарда Зирка. 

Поздно вечером, когда наконец остаюсь один в номере гостиницы "Ройял", я 
разглядываю фотографию молодого Гаккеншмидта. На ней энергичная, отнюдь не 
старческая скоропись: "Юрий Влассову от Г. Г. Гаккеншмидт. Лондон. 29-го Юля 
1961". И этот коренастый, по-эстонски белый, даже цветом кожи, старик 
действительно Георг Гаккеншмидт! 

Грамматические ошибки в дарственной надписи... Он уже успел позабыть русский-с 
1911 года живет за границей. 

Его имя связывается в моем сознании с именами Морро-Дмитриева, Крылова, Луриха, 
Моор-Знаменского (Дмитриев, Знаменский - русские. Приставки Морро и Моор - 
всего лишь дань дурной моде. Некоторые литераторы путают и принимают их за одно 
лицо), Александровича, Копьева, Кнутарева, Заикина, Краузе... И, вспоминая 
одного из них, я невольно вспоминаю остальных. И там, в памяти, фотография: 
зима, все в пальто, кряжистый человек, расставив ноги, держит на руках двоих 
мужчин - один из них, что с бородкой клинышком и сонным взглядом, Александр 
Иванович Куприн, а тот, у кого они на руках,- Иван Заикин. 

И другая фотография: Заикин с ласковой небрежностью обнял Куприна, чуть 
притянув к себе. Заикин вдвое шире, на круглом лице с усами стрелкой - крепкая 
мужицкая уверенность, сознание своей силы и хватки. У Куприна утомленный, 
пристальный взгляд из-под тяжелых, набрякших век. Заикин говорил: "Каждому 
свое: сильному - кротость, юному - любовь, а старцу - глубокий сон..." 

Заикин был на два года моложе Гаккеншмидта и на десять - Куприна. И в ту пору 
им всем еще было далеко до старости... 
Глава 78. 


Забываю, что я в Лондоне - в крошечном, наподобие пенала, гостиничном номерке. 
Я снова воспитанник суворовского училища. Я в классе на вечернем приготовлении 
уроков. Выучены они или нет, но передо мной рассказы Куприна. Что за часы! 
Когда не могу совладать с чувствами, откидываюсь к спинке парты и смотрю в окно.
 Там ночь, сиротски подсвеченная изреженной цепочкой лампочек вдоль трамвайных 
путей. Уже несколько лет как закончилась война, однако этот тыловой город еще 
не ожил по-настоящему. Глухи и черны его улицы... Но я в Москве Куприна, на 
Знаменке,- усаживаюсь с юнкером Александровым в розвальни. Сейчас Фотогеныч 
наддаст ходу. Бал! Впереди бал!.. 

Английская речь в коридоре?.. Ах да, я в Лондоне! И сегодня закрылся турнир, 
посвященный 75-летию Британской ассоциации тяжелой атлетики. Раздумываю о 
рекорде: зацепил-таки, не сорвался! Сейчас я доволен им совсем по другим 
причинам. Он подтвердил правильность расчетных нагрузок - я обрел бойцовскую 
форму за четыре месяца! Это веское доказательство в пользу эксперимента, 
который мы ведем уже несколько лет - Богдасаров, Матвеев и я. Ведь после 
Олимпийских игр в Риме по ряду причин я не тренировался едва ли не пять месяцев.
 Я вообще не хотел тренироваться. Не видел, потерял смысл спортивной жизни. 
Зачем тренироваться? Что доказывать? Разве я дал обещание себе быть всегда 
только "господином-мускулом"? Или я в самом деле ничего не значу без спорта, не 
способен принять вызов жизни и слить ее с мечтой? Кто я?.. 

Победы. Ведь я люблю победы. Зачем обманывать себя?