чёрным дымом. Зиновеев бросился к Кастрову и потащил его назад.
    — Надо снять прибор! — ворчал учёный, сопротивляясь.
    Если бы в оболочке, помимо остатка водорода, был воздух, мог произойти 
взрыв гремучего газа. А около нас было уже много колхозников.
    — Ложись! — крикнул я.
    Взрыва не последовало. Дым рассеялся. Подойдя к берёзе, мы увидели, что 
серебристая материя субстратостата во многих местах обуглилась.
    За безупречную двадцатилетнюю научную деятельность правительство наградило 
Кастрова орденом Ленина. Когда на торжественном собрании сотрудники 
обсерватории поздравили его и преподнесли ему букет цветов, этот седой, 
суховатый на вид человек от волнения не смог выговорить ни слова. Он закрыл 
лицо руками и, сутулясь, вышел из зала.
    Вспомнив, как Кастров, не задумываясь об опасности, спешил к прибору, я 
рассказал об этом одному из сослуживцев.
    — Да, — заметил тот, — Владимир Григорьевич настолько увлечён своими 
научными наблюдениями, что способен совершенно забыть об окружающем. Вы знаете, 
что недавно произошло с ним на самолёте? Нет? Ну, слушайте. В воздухе у 
самолёта загорелся мотор. Лётчик стал быстро опускаться, сбил пламя и пошёл на 
вынужденную посадку. Экипаж, конечно, очень волновался. Кастров же преспокойно 
вёл наблюдения. Пилот вышел из кабины и говорит ему: “Вы, пожалуйста, извините, 
что так произошло”. А Владимир Григорьевич спрашивает: “Простите, в чём, 
собственно, дело? Я видел какой-то дым. Разве что-нибудь случилось?”.
ДО ПРЕДГОРИЙ ТЯНЬ-ШАНЯ
    Никогда с нашей стартовой площадки не начиналась столь длительная воздушная 
экспедиция, как 25 октября 1950 года. В то утро Крикун и я исполняли на старте 
обязанности спортивных комиссаров Центрального аэроклуба СССР имени В.П.
 Чкалова. Как полагается по правилам регистрации рекордов, мы, тщательно 
осмотрев три контрольных барографа, опломбировали их и укрепили на стропах 
субстратостата “СССР ВР79”.
    На этот раз субстратостат снарядили не для высотного полёта. Поэтому его 
оболочка была заполнена водородом полностью и могла поднять около 2300 
килограммов полезного груза. Если бы этот груз составляли только балласт и 
продукты, экипаж воздушного шара мог продержаться в воздухе длительное время. 
Вероятно, оно превысило бы сто часов. Но гондола субстратостата была загружена 
многочисленным научным оборудованием, радиоаппаратурой, аккумуляторами. И всё 
же Сергей Зиновеев и Семён Гайгеров рассчитывали побить мировой рекорд 
продолжительности и дальности полёта.
    Вместе с третьим членом экипажа радистом Матвеем Кирпичевым они осмотрели 
аппаратуру, проверили рацию, пристегнули парашюты и заняли места в гондоле. 
Видавший на своём веку виды, испытанный когда-то Сашей Фоминым, субстратостат 
поднялся над площадкой и растаял в низких облаках.
    Вначале мы получали от Кирпичева неутешительные сведения. Субстратостат 
осыпало снегом, он тяжелел, и Зиновеев был вынужден непрерывно расходовать 
балласт. В первый же час он сбросил 100 килограммов песка. Направление ветра — 
на юг — не благоприятствовало побитию рекорда: не станешь же пересекать Чёрное 
море или Кавказский хребет!
    Ночью положение улучшилось. Снегопад прекратился. Ветер менял направление 
на восточное. А над необъятными просторами восточной части нашей страны можно 
совершить полёт огромной продолжительности и дальности. Весь второй день 
воздухоплаватели находились на высоте 25003000 метров. Землю закрывали облака. 
Балласт почти не расходовался. К исходу ночи 27 октября аэронавты пересекли 
Волгу недалеко от Сталинграда и продолжали полёт со скоростью 60 километров в 
час. Утром они поднялись до 4000 метров, где скорость ветра составляла 108 
километров в час. С начала полёта было израсходовано пятьдесят пять мешков — 
тысяча сто килограммов балласта.
    По карте мы увидели, что воздушный шар несёт прямо к Каспию. И, 
действительно, Кирпичев сообщил, что они летят над безлюдной песчаной 
местностью к северной части моря. Вскоре экипаж разглядел впереди сверкающее 
водное пространство.
    Нашим воздухоплавателям ещё не приходилось пересекать море. Вся 
обсерватория взволнованно обсуждала, как быть экипажу: садиться или продолжать 
полёт? Что если аэростат отнесёт далеко в море и у Зиновеева не хватит 
балласта?
    Большая скорость и устойчивое направление ветра позволяли нам думать, что 
“дед”, как у нас в отряде шутливо называли Зиновеева, не сдастся. Да и у 
Гайгерова был не меньший спортивный задор. Так и произошло. “Решено пересечь 
северную часть Каспийского моря ввиду большой скорости полёта и достаточного 
количества балласта”, — записал Зиновеев в бортжурнал. Но мы несколько часов не 
знали, что происходит: когда субстратостат находился над водой, прервалась 
радиосвязь. Очевидно, это объяснялось особенностями распространения коротких 
волн.
    Три часа продолжался полёт над морем. Сверху оно казалось зелёным. Тёмными 
пятнами отражались в нём облака. Миновав берег, воздушные путешественники 
увидели под собой песчаную, безжизненную пустыню — плато Усть-Урт.
    По радио на борт субстратостата поступали из Центрального института 
прогнозов погоды специальные консультации о температуре воздуха и направлении 
ветра на разном уровне. Это позволяло Гайгерову уточнять свои наблюдения и 
подсказывать Зиновееву наивыгоднейшую высоту. Такое метеорологическое 
обслуживание полёта аэростата производилось впервые в мире.
    К вечеру воздухоплаватели оказались над озером Судочьем, а когда стемнело,