сел на глухую лесную площадку, в партизанском районе. Сообщить об этом из-за 
неисправности рации экипаж не мог. Лётчик со своими помощниками спокойно вышел 
из машины, и вдруг они заметили, что их окружают какие-то люди. Не успели они 
опомниться, как с криками: “Руки вверх, фашистские гады!” — на них бросились 
партизаны. Но тут же раздалось:
    — Стой, товарищи! Да это же свои!
    Экипаж обнимали, радостно подбрасывали на руках.
    Здесь Асавин и встретился с Мармулевым, который недавно вернулся после 
интересной боевой операции. Узнав о том, что Кубе — так звали гитлеровского 
наместника в Белоруссии — созывает на совещание своих “министров”, Мармулев 
решил организовать им “тёплую” встречу. В устроенную вблизи Минска засаду 
попалась целая шайка самозванных распорядителей Белорусской земли. Все они были 
перебиты. “Министра” жандармерии партизаны хотели взять живьём. Но тот выхватил 
пистолет и ранил Мармулева в руку.
    Мармулев обладал огромной физической силой. Не сдержавшись, он одним ударом 
здоровой руки замертво уложил “министра”.
    Форма, ордена и “регалии” фашистов могли пригодиться, и партизаны захватили 
их в своё соединение. Мармулева давно уже вызывали в Москву. А теперь нужно 
было ещё подлечить раненую руку. Вот он и полетел с Асавиным.
    — А что касается маскарада, товарищ полковник, — лукаво закончил свой 
рассказ Асавин, — так ночью было очень холодно, мы и надели это барахло на 
себя…
    Славные наши лётчики, мужественные и простые, с милым, присущим авиаторам 
задором! Многим из них война принесла личное горе, лишила родных и близких. Мне 
пришлось лететь в тыл врага с лётчиком Иутиным. После выполнения задания в 
районе города Рогачева пилот снизил машину, и я увидел при свете луны остатки 
какой-то сгоревшей деревни. Иутин на небольшой высоте сделал круг, помахал 
крыльями.
    — Тут я родился. Не знаю, уцелели ли мои старики, — сказал он мне.
    К счастью, после освобождения Белоруссии родители Иутина оказались живы. 
Укрываясь в лесной землянке и видя, что порой над деревней кружит советский 
самолёт, они не догадывались, как близко был в эти минуты их сын.
    Очень давно, на заре моей спортивной юности, приходилось мне видеть на 
Тушинском аэродроме худощавого молодого человека в осоавиахимовской форме с 
лицом, покрытым бронзовым, южным загаром. Это был планерист Сергей Анохин, 
работавший инструктором высшей школы безмоторного летания в Коктебеле. Я 
довольно часто встречал его имя в газетах. Он летал на первых планерных поездах,
 устанавливал рекорды, осуществил первый парашютный прыжок методом срыва с 
“бесхвостого” планера.
    Осенью 1934 года Анохин выполнил эксперимент, о котором заговорил весь мир. 
Для проверки сделанных конструкторами теоретических расчётов он довёл в воздухе 
аэродинамические нагрузки до разрушения планера. Было это так. Заставив планер 
пикировать с предельно большой скоростью, Анохин взял ручку управления “на 
себя”. И произошло то, чего он хладнокровно добивался, выполняя опасное 
задание: планер разрушился. Молодой испытатель услышал оглушительный треск и 
почувствовал, что камнем летит вниз. Сделав затяжку, чтобы уйти от обломков 
машины, он выдернул вытяжное кольцо парашюта и благополучно опустился на землю.
    Вскоре Сергей Анохин вместе со своей женой — известной планеристкой 
Маргаритой Раценской уехал в заграничную командировку. По заданию Советского 
правительства они в течение нескольких лет обучали турецкую молодёжь 
самолётному, планерному и парашютному спорту. Возвратясь на Родину незадолго до 
войны, Анохин работал в Центральном аэроклубе имени В.П. Чкалова и здесь 
занялся опытами, имеющими прямое отношение к тому эпизоду, о котором сейчас 
пойдёт речь.
    Ещё при первых перелётах воздушных поездов Анохин обратил внимание на то, 
что для буксировки планеров самолётами применяется чрезмерно длинный — 
стометровый — трос. Если полёт происходил в облаках или во время сильного дождя,
 самолёт порою скрывался из глаз планериста. В результате усложнялось 
пилотирование, становилось трудным предотвращать мощые броски планера и рывки, 
грозящие разрывом троса. Длинный трос препятствовал развитию ночных спортивных 
полётов, мешал воздушным поездам взлетать с площадок ограниченного размера.
    Не веря установившемуся мнению об опасности сокращения расстояния между 
самолётом-буксировщиком и планером, Сергей стал постепенно уменьшать длину 
троса и после ряда полётов довёл её всего лишь до… 10 метров! Правда, этого 
опыта никто повторить не мог: слишком большого искусства требовало управление 
планером, летящим у самого хвоста самолёта, но зато полная возможность летать 
на тросе, сокращённом вдвое, втрое была доказана.
    Наш штаб для переброски к партизанам боевых грузов широко использовал 
планеры. Только это были не довоенные маленькие и изящные спортивные машины, а 
специально построенные, большие и вместительные. На этих, буксируемых 
самолётами, безмоторных аппаратах летали в тыл опытные планеристы. Дважды 
побывал у партизан и Сергей Анохин.
    Тёмной весенней ночью на размокшем Бегомольском аэродроме опустилось 
несколько планеров, нагруженных минами и взрывчаткой. Вдали затихал гул 
самолётов-буксировщиков. Прилетевших планеристов тесно обступили люди.
    — Анохин! Вот неожиданность! — воскликнул какой-то бородатый человек. — Не 
узнаёшь? Да ведь я — Сидякин!
    В незнакомом партизане Сергей узнал планериста, которого он когда-то обучал 
летать в Москве. Константин Сидякин был сброшен в фашистский тыл на парашюте и 
успешно возглавлял партизанскую группу. Об этих успехах красноречиво