полётом, оказался единственным средством спасения. С большим трудом преодолевая 
центробежную силу, Громов выбрался из кабины. Оставив самолёт, он выдернул 
вытяжное кольцо, и над ним раскрылся купол парашюта.
    Подобный случай вскоре произошёл с лётчиком-испытателем Писаренко. И всё же 
у многих пилотов оставалось недоверчивое отношение к парашюту. А морские 
лётчики были убеждены, что парашют неизбежно помешает плавать опустившемуся на 
воду человеку и поэтому вообще не пригоден в морской авиации.
    Для того, чтобы доказать ошибочность этого мнения, и совершил свой прыжок 
Минов. С удивлением прочитал я, что, опускаясь, он постепенно расстегивал лямки 
подвесной системы, охватывающей его тело. Мне казалось, что тем самым 
парашютист как бы “подпиливал сук”, на котором сидел. Тем не менее, Минов 
хладнокровно освободился от подвесной системы и в конце спуска держался за неё 
подобно спортсмену, висящему на кольцах. Почувствовав, что ноги погружаются в 
воду, он отпустил лямки. Парашют лёг на воду в стороне и не мешал отважному 
лётчику плавать до подхода катера. Восхищаясь мужеством Минова, я был далёк от 
мысли, что когда-нибудь сам стану парашютистом.
    Прошло немногим более года. Я заканчивал военную службу в Краснознаменной 
Амурской флотилии, куда меня перевели с Чёрного моря. В то время комсомол 
принял шефство над Военно-Воздушным Флотом. Авиация всё больше завоёёвывала 
сердца молодёжи. С интересом узнавалась каждая авиационная новость. Газеты 
писали о первых полётах пятимоторного самолёта “Правда” и небольшой 
пассажирской машины “Сталь2”, об открытии парашютных и планерных школ, о 
состязаниях авиамоделистов, о рекордных затяжных прыжках.
    Моё внимание привлекли сообщения о развёртывании дирижаблестроения. 
Дирижабль! Это слово волновало моё юношеское воображение ещё в 1925 году, когда 
знаменитый норвежский исследователь Арктики Руал Амундсен и итальянский инженер 
Умберто Нобиле совершили на дирижабле “Норге” 72часовой перелёт со Шпицбергена 
на Аляску через Северный полюс. Теперь я был поражён описаниями воздушных 
кораблей, имевших длину около четверти километра и высоту десятиэтажного дома. 
Они поднимали десятки тонн груза и могли преодолевать без посадки огромные 
расстояния.
    Устройство дирижаблей и управление ими, как я мог судить из прочитанного, 
имели кое-что общее с морским делом. Воздухоплавательные названия: “отсеки”, 
“плавучесть”, “снасти”, “такелаж”, “балласт”, “дрейф” — были знакомыми и 
понятными каждому моряку. Воздухоплавание стало предметом моих мечтаний. И 
когда накануне демобилизации мне попалось в газете объявление о наборе 
курсантов в открывавшуюся Московскую Высшую воздухоплавательную школу 
Гражданского воздушного флота, я понял, что судьба моя решена.
    …Как сейчас, помню дождливое осеннее утро, мокрые платформы подмосковных 
станций, мелькавших за окном вагона. Поезд Владивосток — Москва подходил к 
столице. Вот и крытый перрон Ярославского вокзала. Огромная шумная площадь. 
Резкие звонки трамваев, цокот лошадиных копыт, сигналы автомобилей. За 
пересекавшим площадь железнодорожным мостом громоздились крыши бесчисленных 
зданий большого, незнакомого, но давно уже родного города.
    В тот же день, отворив высокую обитую кожей дверь, я вошёл в кабинет одного 
из секретарей ЦК ВЛКСМ. Перед столом секретаря сидел симпатичный молодой 
человек в сером костюме. Секретарь указал мне на свободное кресло.
    — Присаживайтесь. Значит, хотите в дирижаблисты? Ну что ж, дело неплохое. 
Вот товарищ Фомин, — кивнул он на посетителя, — тоже решил заняться 
воздухоплаванием.
    Фомин взглянул на меня. У него было приятное открытое лицо, упрямые 
тонковатые губы и в уголках глаз мелкие, насмешливые морщинки.
    После короткой беседы секретарь вручил нам путёвки в воздухоплавательную 
школу и, пожелав успеха, попрощался с нами.
    Выйдя на улицу, мы разговорились. Александр — так звали моего нового 
знакомого — заинтересовался моей службой на флоте. Я вспомнил, как, участвуя в 
первом заграничном походе советских военных кораблей, побывал в Италии и имел 
счастье вместе с группой моряков посетить на Капри Алексея Максимовича Горького.
 Фомин забросал меня вопросами об этой встрече с великим пролетарским писателем.

    Потом он немногословно рассказал мне о своей работе. Он был секретарём 
райкома комсомола в городе Кузнецке Пензенской области. С увлечением говорил 
Александр о воздухоплавании. Я заметил, как при этом у него блестели глаза.
    Мы неторопливо шагали по оживлённым улицам столицы. Было радостно думать, 
что здесь, в Москве, нам предстояло жить и учиться делу, которое казалось мне 
самым интересным на свете.
В ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬНОЙ ШКОЛЕ
    В Тушине, неподалёку от железнодорожной станции, есть серое трёхэтажное 
здание, кажущееся невзрачным на фоне выросших по соседству новых домов. Здесь в 
1933 году разместился ДУК — Дирижаблестроительный учебный комбинат аэрофлота, 
который объединил организованный тогда дирижаблестроительный институт и нашу 
воздухоплавательную школу.
    Напротив комбината был пустырь. Сейчас он превратился в широкий зелёный 
сквер с ещё невысокими, но крепкими тополями и кустами жёлтой акации. По другую 
сторону пустыря, позади неоштукатуренного кирпичного жилого корпуса, находилось 
наше общежитие. Несколько дальше, за шоссейной дорогой, развёртывалось большое 
строительство — там выбрасывались первые кубометры земли на этом участке трассы 
канала имени Москвы.
    Тушино теперь — большой и благоустроенный город, А тогда он имел не совсем 
обжитый вид. Может быть, поэтому мы еще больше любили наше уютное учебное