мевшей место попытке выдвинуть Кирова взамен 
Сталина Генеральным секретарем на XVII съезде партии.

В книге «Сталин: триумф и трагедия» Дмитрий Волкогонов ссылается на слухи о 
романе Мильды Драуле с Кировым, но отвергает их как клеветнические. Материалы, 
показывающие особые отношения между Мильдой Драуле и Кировым, о которых я узнал 
от своей жены и генерала Райхмана, в то время начальника контрразведки в 
Ленинграде, содержались в оперативных донесениях осведомителей НКВД из 
ленинградского балета. Балерины из числа любовниц Кирова, считавшие Драуле 
своей соперницей и не проявившие достаточной сдержанности в своих высказываниях 
на этот счет, были посажены в лагеря за «клевету и антисоветскую агитацию».

… Имя Кирова и память о нем были священны. В глазах народа Киров был идеалом 
твердого большевика, верного сталинца и, конечно же, только враги могли убить 
такого человека. Я тогда ни на минуту не сомневался в необходимости охранять 
престиж правящей партии и не открывать подлинных фактов, касавшихся убийства 
Кирова. Мы, чекисты, неофициально назывались людьми, взявшими на себя роль 
чернорабочих революции, но все же при этом испытывали самые противоречивые 
чувства. В те дни я искренне верил – продолжаю верить и сейчас, – что Зиновьев, 
Каменев, Троцкий и Бухарин были подлинными врагами Сталина. В рамках той 
тоталитарной системы, частью которой они являлись, борьба со Сталиным означала 
противостояние партийно-государственной системе советского государства. 
Рассматривая их как наших врагов, я не мог испытывать к ним никакого сочувствия.
 Вот почему мне казалось, что даже если обвинения, выдвинутые против них, и 
преувеличены, это, в сущности, мелочи. Будучи коммунистом-идеалистом, я слишком 
поздно осознал всю важность такого рода «мелочей» и с сожалением вижу, что был 
не прав.

Сознательно или бессознательно, но мы позволили втянуть себя в работу 
колоссального механизма репрессий, и каждый из нас обязан покаяться за 
страдания невинных. Масштабы этих репрессий ужасают меня. Давая сегодня 
историческую оценку тому времени, времени массовых репрессий – а они затронули 
армию, крестьянство и служащих, – я думаю, их можно уподобить расправам, 
проводившимся в царствование Ивана Грозного и Петра Первого. Недаром Сталина 
называют Иваном Грозным XX века. Трагично, что наша страна имеет столь жестокие 
традиции.

Сталин манипулировал делом Кирова в своих собственных интересах, и «заговор» 
против Кирова был им искусно раздут. Он сфабриковал «грандиозный заговор» не 
только против Кирова, но и против самого себя. Убийство Кирова он умело 
использовал для того, чтобы убрать тех, кого подозревал как своих потенциальных 
соперников или нелояльных оппонентов, чего он просто не мог перенести. Сначала 
в число «заговорщиков» попали знакомые Николаева, затем – семья Драуле, после 
чего настала очередь Зиновьева и Каменева, первоначально обвиненных в моральной 
ответственности за это убийство, а потом в его непосредственной организации. 
Коллег и знакомых Николаева причислили к зиновьевской оппозиции. Затем Сталин 
решил отделаться от Ягоды и тех должностных лиц, которые знали правду. Они тоже 
оказались притянутыми к заговору и были уничтожены. Позднее Ягоду сделали 
главным организатором убийства Кирова и, как рассказывал мне Райхман, Сталин, 
боявшийся разглашения личных мотивов «теракта» Николаева, даже распорядился 
установить негласный надзор за вдовой Кирова до самой ее кончины.

В подобной обстановке сказать правду о Кирове было немыслимо. Никто в верхних 
эшелонах власти не мог помешать Сталину использовать это убийство в своих целях.
 Впоследствии дело Кирова замалчивалось в угоду политическим соображениям или 
использовалось для того, чтобы отвлечь внимание общественности от ухудшавшегося 
экономического и политического положения. Каждое новое расследование, 
подчиненное требованиям политической конъюнктуры, только плодило ложь, еще 
больше затрудняя для будущих поколений возможность реконструировать 
действительные события.

Я убежден: убийство Кирова было актом личной мести, но обнародовать этот факт – 
означало нанести вред партии, являвшейся инструментом власти и примером высокой 
морали для советских людей. До сегодняшнего дня истину продолжают скрывать, и 
Киров остается символом святости для приверженцев старого режима.




Репрессии в НКВД


В 1938 году атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось 
что-то зловещее. Шпигельглаз, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, 
с каждым днем становился все ургюмее. Он оставил привычку проводить воскресные 
дни со мной и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь Ежова, 
тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке. Это для нас 
явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее всех распоряжение, 
гласившее: ордера на арест без подписи Берии, первого заместителя Ежова, 
недействительны. Ходили слухи, что Берия уменьшительно-ласково называл Ежова 
«мой дорогой Ежик» и имел обыкновение похлопывать его по спине, однако его 
дружеское поведение было чисто показным. На Лубянке люди казались сдержанными и 
уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала специальная проверочная 
комиссия из ЦК.

Мне ясно вспоминаются с