по-русски с небольшим грузинским акцентом 
и по отношению ко мне вел себя предельно вежливо. Однако ему не удалось 
остаться невозмутимым на протяжении всей нашей беседы. Так, Берия пришел в 
сильное возбуждение, когда я рассказывал, какие приводил аргументы Коновальцу, 
чтобы отговорить его от проведения ОУН террористических актов против 
представителей советской власти на Украине. Я возражал ему, ссылаясь на то, что 
это может привести к гибели все украинское националистическое подполье, 
поскольку НКВД быстро нападет на след террористов. Коновалец же полагал, что 
подобные акты могут совершаться изолированными группами. Это, настаивал он, 
придаст им ореол героизма в глазах местного населения, послужит стимулом для 
начала широкой антисоветской кампании, в которую вмешаются Германия и Япония.

Будучи близоруким, Берия носил пенсне, что делало его похожим на скромного 
совслужащего. Вероятно, подумал я, он специально выбрал для себя этот образ: в 
Москве его никто не знает, и люди, естественно, при встрече не фиксируют свое 
внимание на столь ординарной внешности, что даст ему возможность, посещая 
явочные квартиры для бесед с агентами, оставаться неузнанным. Нужно помнить, 
что в те годы некоторые из явочных квартир в Москве, содержавшихся НКВД, 
находились в коммуналках. Позднее я узнал: первое, что сделал Берия, став 
заместителем Ежова, это переключил на себя связи с наиболее ценной агентурой, 
ранее находившейся в контакте с руководителями ведущих отделов и управлений 
НКВД, которые подверглись репрессиям.

Я получил пятидневный отпуск, чтобы навестить мать, которая все еще жила в 
Мелитополе, а затем родителей жены в Харькове. Предполагалось, что, возвратясь 
в Москву, я получу должность помощника начальника Иностранного отдела. 
Шпигельглаз и Пассов были в восторге от моей встречи с Берией и, провожая меня 
на Киевском вокзале, заверили, что по возвращении в Москву на меня будет также 
возложено непосредственное руководство разведывательно-диверсионной работой в 
Испании.

Во время поездки жена рассказала мне о трагических событиях, которые произошли 
в стране и в органах безопасности. Ежов провел жесточайшие репрессии: арестовал 
весь руководящий состав контрразведки НКВД в 1937-м. В 1938 году репрессии 
докатились и до Иностранного отдела. Жертвами стали многие наши друзья, которым 
мы полностью доверяли и в чьей преданности не сомневались. Мы думали тогда, что 
это стало возможным из-за преступной некомпетентности Ежова, которая 
становилась очевидной даже рядовым оперативным работникам.

Здесь мне хотелось бы привести факт, который при всей его важности не 
упоминается в книгах, посвященных истории советских спецслужб. До прихода Ежова 
в НКВД там не было подразделения, занимавшегося следствием, то есть 
следственной части. Оперработник при Дзержинском (а также и Менжинском), 
работая с агентами и осведомителями курируемого участка, должен был сам вести 
следствие, допросы, готовить обвинительные заключения. При Ежове и Берии была 
создана специальная следственная часть, которая буквально выбивала показания у 
арестованных о «преступной деятельности», не имевшие ничего общего с реальной 
действительностью.

Оперативные работники, курировавшие конкретные объекты промышленности и 
госаппарата, имели более или менее ясные представления о кадрах этих учреждений 
и организаций. Пришедшие же по партпризыву, преимущественно молодые без 
жизненного опыта кадры следственной части с самого начала оказались 
вовлеченными в порочный круг. Они оперировали признаниями, выбитыми у 
подследственных. Не зная азов оперативной работы, проверки реальных материалов, 
они оказались соучастниками преступной расправы с невинными людьми, учиненной 
по инициативе высшего и среднего звена руководства страны. Как результат 
возникла целая волна арестов, вызванных воспаленным воображением следователей и 
выбитыми из подследственных «свидетельствами».

Все мы надеялись, что с назначением Берии в декабре 1938 года наркомом 
внутренних дел ввиду его высокого профессионализма и в связи с известным 
постановлением ЦК допущенные перегибы будут выправлены. Понятно, что эта 
надежда была наивной, но мы искренне верили тогда в порядочность и безусловную 
честность наших непосредственных руководителей. Мы знали, к примеру, что 
Слуцкий и Шпигельглаз отправляли из Москвы и устраивали на жительство жен и 
детей некоторых наших коллег, подвергшихся аресту, чтобы они, в свою очередь, 
не стали жертвами репрессий.

Из поездки я вернулся в Москву немало озадаченный слухами о творившихся на 
Украине жестокостях, о которых мы услышали от своих родственников. Я никак не 
мог заставить себя поверить, к примеру, что Хатаевич, ставший к тому времени 
секретарем ЦК компартии Украины, был врагом народа. Косиор, якобы состоявший в 
контакте с распущенной Коминтерном компартией Польши, был арестован в Москве. 
Подлинной причиной всех этих арестов, как я думал тогда, были действительно 
допущенные ими ошибки. В частности, Хатаевич во время массового голода дал 
согласие на продажу муки, составлявшей неприкосновенный запас на случай войны. 
За это в 1934 году он получил из Москвы выговор по партийной линии. Может быть, 
думал я, он совершил еще какую-нибудь ошибку в этом же роде. Повторяю снова: 
увы, я был наивен.

В Москве Пассов и Шпигельглаз со