л, чтобы мы встретились в Киле (Германия) или я прилетел бы к 
нему в Италию на немецком самолете, который он за мной пришлет. Я ответил, что 
не располагаю временем: хотя капитан судна и являлся членом украинской 
организации, но мне нельзя на сей раз отлучаться во время стоянок больше чем на 
пять часов. Тогда мы договорились, что встретимся в Роттердаме, в ресторане 
«Атланта», находившемся неподалеку от центрального почтамта, всего в десяти 
минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Прежде чем сойти на берег в 
Роттердаме, я сказал капитану, который получил инструкции выполнять все мои 
распоряжения, что, если не вернусь на судно к четырем часам дня, ему надлежит 
отплыть без меня. Тимашков, изготовитель взрывного устройства, сопровождал меня 
в этой поездке и за десять минут до моего ухода с судна зарядил его. Сам он 
остался на борту судна. (Позже Тимашков стал начальником отдела оперативной 
техники, именно он сконструировал магнитные мины: одной из них был убит 
немецкий гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе. Это произошло в 1943 году, а 
после окончания второй мировой войны он служил советником у греческих партизан 
во время гражданской войны.)

23 мая 1938 года после прошедшего дождя погода была теплой и солнечной. Время 
без десяти двенадцать. Прогуливаясь по переулку возле ресторана «Атланта», я 
увидел сидящего за столиком у окна Коновальца, ожидавшего моего прихода. На сей 
раз он был один. Я вошел в ресторан, подсел к нему, и после непродолжительного 
разговора мы условились снова встретиться в центре Роттердама в 17.00. Я вручил 
ему подарок, коробку шоколадных конфет, и сказал, что мне сейчас надо 
возвращаться на судно. Уходя, я положил коробку на столик рядом с ним. Мы 
пожали друг другу руки, и я вышел, сдерживая свое инстинктивное желание тут же 
броситься бежать.

Помню, как, выйдя из ресторана, свернул направо на боковую улочку, по обе 
стороны которой располагались многочисленные магазины. В первом же из них, 
торговавшем мужской одеждой, я купил шляпу и светлый плащ. Выходя из магазина, 
я услышал звук, напоминавший хлопок лопнувшей шины. Люди вокруг меня побежали в 
сторону ресторана. Я поспешил на вокзал, сел на первый же поезд, отправлявшийся 
в Париж, где утром в метро меня должен был встретить человек, лично мне 
знакомый. Чтобы меня не запомнила поездная бригада, я сошел на остановке в часе 
езды от Роттердама. Там, возле бельгийской границы, я заказал обед в местном 
ресторане, но был не в состоянии притронуться к еде из-за страшной головной 
боли. Границу я пересек на такси – пограничники не обратили на мой чешский 
паспорт ни малейшего внимания. На том же такси я доехал до Брюсселя, где 
обнаружил, что ближайший поезд на Париж только что ушел. Следующий, к счастью, 
отходил довольно скоро, и к вечеру я был уже в Париже. Все прошло без сучка и 
задоринки. В Париже меня, помню, обманули в пункте обмена валюты на вокзале, 
когда я разменивал сто долларов. Я решил, что мне не следует останавливаться в 
отеле, чтобы не проходить регистрацию: голландские штемпели в моем паспорте, 
поставленные при пересечении границы, могли заинтересовать полицию. Служба 
контрразведки, вероятно, станет проверять всех, кто въехал во Францию из 
Голландии.

Ночь я провел, гуляя по бульварам, окружавшим центр Парижа. Чтобы убить время, 
пошел в кино. Рано утром, после многочасовых хождений, зашел в парикмахерскую 
побриться и помыть голову. Затем поспешил к условленному месту встречи, чтобы 
быть на станции метро к десяти утра. Когда я вышел на платформу, то сразу же 
увидел сотрудника нашей разведки Агаянца, работавшего третьим секретарем 
советского посольства в Париже. Он уже уходил, но, заметив меня, тут же 
вернулся и сделал знак следовать за ним. Мы взяли такси до Булонского леса, где 
позавтракали, и я передал ему свой пистолет и маленькую записку, содержание 
которой надо было отправить в Москву шифром. В записке говорилось:

«Подарок вручен. Посылка сейчас в Париже, а шина автомобиля, на котором я 
путешествовал, лопнула, пока я ходил по магазинам». Агаянц, не имевший никакого 
представления о моем задании, проводил меня на явочную квартиру в пригороде 
Парижа, где я оставался в течение двух недель.

В газетах не было ни строчки об инциденте в Роттердаме. Однако эмигрантские 
русские газеты вовсю писали о будущей судьбе Ежова: по их мнению, он обречен 
как очередная жертва кампании чисток. Читая это, я не мог не смеяться про себя: 
«До чего же глупы все эти статьи. Ведь всего два месяца назад этот человек 
желал мне успеха в выполнении задания, и к тому же я сам видел, что товарищ 
Сталин полностью ему доверяет».

Из Парижа я по подложным польским документам отправился машиной и поездом в 
Барселону. Местные газеты сообщали о странном происшествии в Роттердаме, где 
украинский националистический лидер Коновалец, путешествовавший по фальшивому 
паспорту, погиб при взрыве на улице. В газетных сообщениях выдвигались три 
версии: либо его убили большевики, либо соперничающая группировка украинцев, 
либо, наконец, его убрали поляки – в отместку за гибель генерала Перацкого.

Судьбе было угодно, чтобы Барановский, прибывший через час после взрыва в 
Роттердам из Германии на встречу с Коновальцем, был арестован голландской 
полицией, которая подозревала его в совершении этой акции, но когда его 
доставили в госпиталь и показали тело убитого, он воскликнул: «Мой фюрер!» – и 
этого, вкупе с железнодорожным билетом, оказалось достаточно, чтобы убедить 
полицию в ег