судьба этих командиров уже была предрешена.

В ноябре 1937 года, после празднования двадцатилетия Октябрьской революции, я 
был вызван вместе со Слуцким к Ежову, тогдашнему наркому внутренних дел. Я 
встретился с ним впервые, и меня буквально поразила его неказистая внешность. 
Вопросы, которые он задавал, касались самых элементарных для любого разведчика 
вещей и звучали некомпетентно. Чувствовалось, что он не знает самих основ 
работы с источниками информации. Более того, похоже, что его вообще не 
интересовали раздоры внутри организации украинских эмигрантов. Между тем Ежов 
был и народным комиссаром внутренних дел, и секретарем Центрального комитета 
партии. Я искренне считал, что просто не в состоянии оценить те 
интеллектуальные качества, которые позволили этому человеку занять столь 
высокие посты. Хотя к этому времени я и был уже весьма опытным профессионалом в 
разведслужбе, но в том, что касалось карьеры в высших эшелонах власти, 
оставался наивным человеком: ведь те руководители, с которыми я сталкивался до 
сих пор, такие, как Косиор и Петровский, возглавлявшие компартию Украины, были 
высокоинтеллектуальными людьми с широким кругозором.




Ликвидация главаря фашистской ОУН Коновальца


Выслушав мое сообщение относительно предстоящих встреч с украинскими 
националистами, Ежов внезапно предложил, чтобы я сопровождал его в ЦК. Я был 
просто поражен, когда наша машина въехала в Кремль, допуск в который имел 
весьма ограниченный круг лиц. Мое удивление еще больше возросло после того, как 
Ежов объявил, что нас примет лично товарищ Сталин. Это была моя первая встреча 
с вождем. Мне было тридцать, но я так и не научился сдерживать свои эмоции. Я 
был вне себя от радости и едва верил тому, что руководитель страны захотел 
встретиться с рядовым оперативным работником. После того как Сталин пожал мне 
руку, я никак не мог собраться, чтобы четко ответить на его вопросы. 
Улыбнувшись, Сталин заметил:

– Не волнуйтесь, молодой человек. Докладывайте основные факты. В нашем 
распоряжении только двадцать минут.

– Товарищ Сталин, – ответил я, – для рядового члена партии встреча с вами – 
величайшее событие в жизни. Я понимаю, что вызван сюда по делу. Через минуту я 
возьму себя в руки и смогу доложить основные факты вам и товарищу Ежову.

Сталин, кивнув, спросил меня об отношениях между политическими фигурами в 
украинском эмигрантском движении. Я вкратце описал бесплодные дискуссии между 
украинскими националистическими политиками по вопросу о том, кому из них какую 
предстоит сыграть роль в будущем правительстве. Реальную угрозу, однако, 
представлял Коновалец, поскольку он активно готовился к участию в войне против 
нас вместе с немцами. Слабость его позиции заключалась в постоянном давлении на 
него и возглавляемую им организацию со стороны польских властей, которые хотели 
направить украинское национальное движение в Галиции против Советской Украины.

– Ваши предложения? – спросил Сталин. Ежов хранил молчание. Я тоже. Потом, 
собравшись с духом, я сказал, что сейчас не готов ответить.

– Тогда через неделю, – заметил Сталин, – представьте свои предложения.

Аудиенция окончилась. Он пожал нам руки, и мы вышли из кабинета.

Вернувшись на Лубянку, Ежов тут же дал мне указание немедленно приступить к 
работе вместе со Шпигельглазом над нашими предложениями. На следующий день 
Слуцкий, как начальник Иностранного отдела, направил подготовленную записку 
Ежову. Это был план интенсивного внедрения в ОУН, прежде всего на территории 
Германии. Для этого было, в частности, предложено послать трех сотрудников 
украинского НКВД в качестве слушателей в нацистскую партийную школу. Нам 
казалось необходимым вместе с ними послать для подстраховки одного подлинного 
украинского националиста, желательно при этом не слишком сообразительного. Ежов 
не задал ни одного вопроса и только сказал, что товарищ Сталин дал указание 
посоветоваться с товарищами Косиором и Петровским, у которых могут быть свои 
соображения. Мне надлежало немедленно выехать в Киев, переговорить с ними и на 
следующий день вернуться в Москву.

Наша беседа проходила в кабинете Косиора, где присутствовал и Петровский. Оба 
они проявили интерес к предложенной нами двойной игре. Однако больше всего их 
заботило предполагавшееся тогда провозглашение независимой Карпатской 
Украинской республики. Ровно через неделю после моего возвращения в Москву Ежов 
в одиннадцать вечера вновь привел меня в кабинет к Сталину. На этот раз там 
находился Петровский, что меня не удивило. Всего за пять минут я изложил план 
оперативных мероприятий против ОУН, подчеркнув, что главная цель – 
проникновение в абвер через украинские каналы, поскольку абвер является нашим 
главным противником в предстоящей войне.

Сталин попросил Петровского высказаться. Тот торжественно объявил, что на 
Украине Коновалец заочно приговорен к